Предыдущий тонет здесь https://2ch.hk/sf/res/240949.html
Q.: Что такое Самосбор?
A.: Стихийно возникшая на просторах АИб вселенная, включающий написание бугуртов и паст, рисование и даже попытки запилить инди-игры, не говоря уже о нескольких фан-сайтах.
Q.: В чем его фишка, почему он стал популярен?
A.: Самосбор отразил страсть анона к постсоветскому апокалипсису и выражает все его потаённые чаяния относительно мрачного, но героического выживания в четырёх стенах.
Основные элементы вселенной:
— гигахрущ - это бесконечное самонастраивающаяся строение, за пределами которого мир скорей всего не существует. Местами напоминает хрущёвки;
— собственно самосбор — катастрофическое явление неизвестной природы, аномалия, сопровождающаяся фиолетовым туманом и запахом сырого мяса, которая либо убивает, либо делает с человеком что-нибудь похуже смерти;
— ликвидаторы, которые приходят после самосбора и зачищают сектора гигахруща от его последствий (слизь, агрессивные мутанты и всяческая НЁХ).
Остальное по вкусу.
Q: Что, будем делать в треде?
A: Творить, анон! Рисуй, пиши и сочиняй - в наших силах сделать самосбор великой вселенной и прославить двач с благой стороны.
Внутри гигахруща тысячилетний синтетический анон с крутой пушкой ищет затерянный пульт управления гигахрущем...
«Цикл пятнадцатый, пост №666»
Лифт снова зажевал где-то между 89-м и 90-м сектором. Вадик плюнул в решетку вентиляции — капли повисли на ржавой сетке, как проклятия на языке. «Самосбор, мать его, опять лифты глючат». Но ему было плевать. Сегодня он решил: хватит крутить вентили бетонных колодцев, будто он винтик в этой гигахрущевской мясорубке. Пятнадцать циклов — пора бунтовать. Или сдохнуть. Или и то, и другое.
На Гнильчанах писали: «Если гермодверь не открывается — это не дверь, а зеркало. Разбей его, и увидишь, кто ты». Вадик стучал клавишами терминала, сливая в сеть поток сознания: «Сижу на раздаче пасты, сестра за стенкой моется. Через щель в панели видно всё. Круглая, как шаровая опора у бронеходов Ликвидаторов. Может, это Чернобог меня испытывает?». Ответ пришел мгновенно: «Сдохни, извращенец. И щель замажь бетоном».
Работа бетоноворотчика была проста: ты идешь туда, куда показывают на схеме, засовываешь руку в трещину в стене и мешаешь жидкий раствор, пока он не застынет. Инструктор-алкаш когда-то пояснил: «Если руку засосёт — не дергайся. Отрежем, выплатим жетоны. Не ты первый». Вадик мешал бетон и мечтал. О сестре. О том, как однажды Ликвидаторы ворвутся к ним, как вчера к соседям, и он прижмется к ней в углу, прикроет своим телом...
Но сегодня всё пошло наперекосяк. В секторе 45-Г, куда его послали затирать швы, он нашел дыру. Не трещину — дыру. За ней — коридор, которого не было на карте. Стены облезлые, свет мигал, как предупреждение системы о самосборе. Вадик шагнул внутрь.
«Идиоты на Гнильчанах», — подумал он, спотыкаясь о провода. «Говорят, за гермодверями только тупики. А тут...». Коридор вел вниз. Или вверх. Вадик уже не понимал. На стене пятно плесени складывалось в знакомый силуэт. «Сестра?». Он потянулся, но плесень зашевелилась, зашипела.
— Ты кто? — спросил голос сзади.
Он обернулся. Человек в робе, как у него. Лицо — его собственное.
— Нелюдь! — Вадик рванул наверх, к дыре. Существо не преследовало. Только смеялось.
Вечером, вернувшись в ячейку, он застал сестру за поеданием пасты.
— Ты бледный, — сказала она.
— Самосбор близко, — солгал он, глотая комки серой массы.
— Мне сегодня снилось, что ты умер, — добавила она, облизывая ложку. — А я радовалась.
Ночью Вадик лежал, слушая, как скрипят трубы. Где-то далеко гудела сирена. «Может, это Ликвидаторы? Или тот двойник?». Он полез на Гнильчаны: «Если нелюдь знает, где ты живешь — ты уже труп. Но можно договориться».
Ответ пришел от анонима: «Они не договариваются. Они становятся тобой. И тогда ты сам не поймешь, кто ты».
Утром Вадик проснулся от стука в гермодверь.
— Открой! — кричал его голос снаружи. — Я это ты!
Сестра спала. Вадик прижался к щели в стене. Круглая попка мелькнула в луче фонаря.
«Чертов Чернобог», — подумал он, хватая молоток бетоноворотчика.
Дверь трещала под ударами.
«Может, это и есть бунт?».
Он засмеялся.
На Гнильчанах потом писали: «В секторе 45-Г нашли дыру. Внутри — два трупа. Одинаковых. И следы бетона».
@
ТВОЙ АККАУНТ — "СОСИ_ПАТРИОТАМ", ТВОЙ КОНТЕНТ — ФОТКИ СЕСТРЫНЫХ ТРУСИКОВ С ПОДПИСЯМИ "ЭТО НЕ ЕБАТЬ РОДИНУ, ЭТО ЕБАТЬ РОДНЮ"
@
СЕСТРА СПИТ ЗА ХЛИПКОЙ СТЕНОЙ ИЗ ПРИБИТЫХ К РУЧКАМ ГРАБЕЛЬ КНИГ, ТЫ СЛЫШИШЬ ЕЁ ДЫХАНИЕ ЧЕРЕЗ ТРУБУ ВЕНТИЛЯЦИИ
@
УТРОМ — СМЕНА В БЕТОННОЙ ШАХТЕ. ВРАЩАЕШЬ ВЕНТИЛИ, КОТОРЫЕ НИЧЕГО НЕ РЕГУЛИРУЮТ. ВИЗГ МЕТАЛЛА ЗАМЕНЯЕТ ТЕБЕ УТРЕННИЙ НАМАЗ
@
КОЛЛЕГИ-ЗАКРЫТНИКИ ШЕПЧУТСЯ О ТОМ, ЧТО САМОСБОР ВЫЕЛ ИМ МОЗГИ ЧЕРЕЗ ГЛАЗНИЦЫ. ТЫ ВЕРИШЬ, НО ПРОДОЛЖАЕШЬ ДРОЧИТЬ НА МЕМЫ ПРО ЛИКВИДАТОРОВ В ЛАЙКРАХ
@
В ОБЕД — СКОПЛЕНИЕ У РАСПРЕДЕЛИТЕЛЯ. ПАСТА ПАХНЕТ КИСЛЫМ ПОТОМ И НАПОМИНАЕТ ТЕПЛО ТЕЛА. ТЫ ПРЯЧЕШЬ ПОРЦИЮ ЗА ПАЗУХУ, ЧТОБЫ СКОРМИТЬ СЕСТРЕ. ОНА НЕ СПРАШИВАЕТ, ПОЧЕМУ ТЫ ТАК ЧАСТО ТРЯСЁШЬСЯ
@
ВЕЧЕРОМ — НАСТРОЙКА РЕТРАНСЛЯТОРОВ. ЛОВИШЬ СИГНАЛЫ УЧЁНЫХ С 666-ГО ЭТАЖА: КТО-ТО ВЕЩАЕТ О ТОМ, ЧТО "ГИГАХРУЩЁВКА — ЭТО ЖИВОЙ ОРГАНИЗМ, А МЫ — ЕГО СПЕРМАТОЗОИДЫ". ТЫ ДЕЛИШЬСЯ ЗАПИСЬЮ В БОРДУ С ХЭШТЕГОМ #СМЕРТЬ_В_ОРГАЗМЕ
@
НОЧЬЮ — СЕСТРА СТОНЕТ ВО СНЕ. ТЫ ПРИЖИМАЕШЬ ЛАДОНЬ К СТЕНЕ, ПРЕДСТАВЛЯЯ, КАК ЕЁ ПАЛЬЦЫ ПРОСАЧИВАЮТСЬ ЧЕРЕЗ БЕТОН, КАК ПЛЕСЕНЬ. ТВОЙ КОМПЬЮТЕР ШЁПОТОМ ЧИТАЕТ ТЕКСТЫ ЛИКВИДАТОРСКИХ ПРОТОКОЛОВ: "ОСОБЬ 15-Ц-Р ДЕМОНСТРИРУЕТ АНОМАЛЬНУЮ ПРИВЯЗАННОСТЬ К РОДСТВЕННЫМ ОБРАЗЦАМ"
@
УТРОМ — ЛИФТ НЕ РАБОТАЕТ. ЛЕСТНИЦЫ ЗАВАЛЕНЫ ТЕЛАМИ С ПЕРЕКОШЕННЫМИ ЧЕЛЮСТЯМИ. ТЫ ПРЫГАЕШЬ ЧЕРЕЗ ТРУПЫ, ЧУВСТВУЯ, КАК ЕЁ ТРУСИКИ В КАРМАНЕ ЖГУТ БЁДРА. МАСТЕР ЦЕХА КРИЧИТ, ЧТО ТВОЙ БЕТОН СЛИШКОМ "ВЛАЖНЫЙ". ТЫ НЕ ПОНИМАЕШЬ, О ЧЁМ ОН, НО СМЕЁШЬСЯ ВНУТРИ
@
ПЕРЕД СМЕНОЙ — НА БОРДЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ ПОСТ: "ИЩУ ТОГО, КТО ЗНАЕТ, КАК ВЫКЛЮЧИТЬ СЕРДЦЕ ГИГАХРУЩА". ТЫ ОТВЕЧАЕШЬ МЕМОМ С СЕСТРОЙНЫМ ФОТО И ПОДПИСЬЮ "СЕРДЦЕ УЖЕ В МОИХ ТРУСАХ". БАНЯТ НА СУТКИ
@
ВОЗВРАЩАЕШЬСЯ В ЯЧЕЙКУ — СЕСТРА ГОЛОСИТ, ЧТО СЛЫШАЛА ГОЛОСА ЗА ДВЕРЬЮ. ТЫ ПРИКРЫВАЕШЬ ЕЙ РТО СВОИМ РТОМ, ЧУВСТВУЯ ВКУС БЕЛКОВОЙ ПАСТЫ НА ЕЁ ГУБАХ. ГОВОРИШЬ, ЧТО ЭТО НЕ НЕЛЮДИ. ЭТО ТЫ СТУЧАЛ, КОГДА ОНА СПАЛА. ЛЖЁШЬ. ОНА ВЕРИТ
@
СОН НЕ ПРИХОДИТ. ТЫ СЛУШАЕШЬ, КАК ЛИКВИДАТОРЫ ВЗРЫВАЮТ ЧТО-ТО НАД ЭТАЖОМ. ДУМАЕШЬ О ТОМ, ЧТО ГИГАХРУЩЁВКА — ЭТО ПРОСТО ТРУБА ДЛЯ СЛИВА НЕНУЖНЫХ ЛЮДЕЙ. НО ТЫ ЕЩЁ НУЖЕН. ТЫ ЕЩЁ МОЖЕШЬ ПРИТВОРЯТЬСЯ ЧЕЛОВЕКОМ.
@
СИДИШЬ В ЯЧЕЙКЕ-КОНУРЕ С ТРЕСНУВШИМ МОНИТОРОМ ГНИЛЬЧАН.ИМБ
@
НА ЭКРАНЕ МЕЛЬКАЮТ АНОНИМНЫЕ ТРЕДЫ: «ЛИКВИДАТОРЫ СРУТ В ЛИФТАХ», «В 345-М СЕКТОРЕ ВЫЛЕЗАЕТ ЧЁРНЫЙ НЯНЬКА», «КАК ОТКЛЮЧИТЬ СИРЕНУ САМОСБОРА НА ХУЙ»
@
ПРАВОЙ РУКОЙ ЛИСТАЕШЬ ПОСТЫ ПРО УТОПЛЕННИКОВ В БЕТОНЕ, ЛЕВОЙ ЗАСОВАЛ ПАЛЬЦЫ ПОД РЕЗИНКУ ЗАПАЧКАННЫХ ТРУСИКОВ С МЕТКОЙ «СИСЯ 7Г-89»
@
ЗА СТЕНОЙ СКРЕБУТСЯ. НЕ ТО КРЫСЫ, НЕ ТО СТАРШАЯ СЕСТРА ИЩЕТ ПРОПАЖУ. ЛУЧШЕ НЕ ВЫХОДИТЬ ПРОВЕРЯТЬ
СМЕНА НА ЗАВОДЕ ЖБИ-666. ЛЕНТА КОНВЕЙЕРА ТЯНЕТ ГРОХОЧУЩИЕ ФОРМЫ
@
ТЫ ШВЫРЯЕШЬ В ЦЕМЕНТНЫЙ КАЗАН ОБРЫВКИ ПРОВОЛОКИ, ОСКОЛКИ СТЕКОЛ, РЖАВЫЕ ИГЛЫ ОТ СИРЕНЫ САМОСБОРА
@
МАСТЕР ЦЕХА БРЮХОМ НА СТОЛЕ ХРАПИТ, ИЗО РТА ТЕЧЕТ ЗЕЛЁНАЯ СЛЮНА БЕЛКОВОГО КОНЦЕНТРАТА
@
ТЫ ПРИСТРАИВАЕШЬСЯ К ЕГО ТЕРМОСУ С НАДПИСЬЮ «ЛИКВИДАТОРАМ ОТ БУХГАЛТЕРИИ» – ВНУТРИ ПАХНЕТ НАСТОЯЩИМ КОФЕ ИЗ СТАРЫХ ЗАПАСОВ
@
ВДРУГ ВЗРЫВАЕТСЯ СИРЕНА. СТЕНА ЗА ЛЕНТОЙ КОНВЕЙЕРА НАЧИНАЕТ ПУЛЬСИРОВАТЬ, ВЫПЛЕВЫВАЯ КЛОЧЬЯ ИЗОЛЯЦИОННОЙ ПЕНЫ
@
МАСТЕР ПРОСЫПАЕТСЯ И ОРАТЬ НАЧИНАЕТ: «ЭТО НЕ САМОСБОР, ЭТО ГОВНО ЗАСРАНЦЕВ С 78-ГО ЭТАЖА!»
БЕЖИШЬ ПО КОРИДОРАМ С ЦЕХОВЫМ ФОНАРИКОМ. ВОЗДУХ ПАХНЕТ ГНИЛОЙ РЫБОЙ И СВАРОЧНОЙ ГОРЕЛКОЙ
@
ЛИФТЫ МЕРТВЫ, НА ЛЕСТНИЦЕ ВСТРЕЧАЕШЬ ДВУХ ЛИКВИДАТОРОВ В РАЗРУБЛЕННЫХ ПРОТИВОГАЗАХ
@
ОДИН ТАЩИТ НА СПИНЕ ЧТО-ТО В РЕЗИНОВОМ МЕШКЕ, ДРУГОЙ ЛИЖЕТ ЛЕЗВИЕ ТОПОРА С НАДПИСЬЮ «СЧАСТЛИВОГО САМОСБОРА»
@
УВИДЕВ ТЕБЯ, ЗАКРЫВАЮТ ШЛЕМЫ И УСКОРЯЮТСЯ. ИЗ МЕШКА КАПАЕТ НА СТУПЕНИ КРОВЬ С МЕТАЛЛИЧЕСКИМ ОТБЛЕСКОМ
В ЯЧЕЙКЕ ВКЛЮЧАЕШЬ СКРЫТУЮ КАМЕРУ. НА ГНИЛЬЧАН.ИМБ ЗАЛИВАЕШЬ ВИДЕО С ЦЕХА: МАСТЕР ХРАПИТ, А ИЗ СТЕНЫ ЛЕЗЕТ ЧЁРНАЯ СЛИЗЬ С ГЛАЗАМИ
@
ПОД ПОСТОМ ВЫЛАЗЯТ КОММЕНТЫ: «ЭТО ЖЕ САМОСБОР НАЧИНАЕТСЯ, УЁБКИ СКРЫВАЮТ!», «НАДО ВЗОРВАТЬ ЦЕХ ДО СИРЕНЫ»
@
ВДРУГ ЭКРАН МИГАЕТ. В ТРЕДЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ НОВЫЙ АНОН С АВАТАРКОЙ ТВОЕЙ СЕСТРЫ: «МНЕ НРАВИТСЯ, КАК ТЫ НЮХАЕШЬ МОИ ВЕЩИ»
@
ТЫ РВЁШЬ ШНУР ОТ МОНИТОРА, НО КАМЕРА В УГЛУ ПРОДОЛЖАЕТ СВЕТИТЬСЯ КРАСНЫМ. ЗА ДВЕРЬЮ СКРЕБЕТСЯ ТОТ ЖЕ ЗВУК, ЧТО И В ЦЕХЕ
УТРОМ НА ЗАВОДЕ ЦЕХ ЗАВАЛЕН БЕТОННЫМИ ГРИБАМИ. ЛИКВИДАТОРЫ РУБЯТ ИХ ТЕСЛАКАМИ, ИЗ ТРЕЩИН БЬЮТ ФОНТАНЫ РЫЖЕЙ ЖИЖИ
@
МАСТЕР СТОИТ С ЧИСТЫМ ТЕРМОСОМ И ГОВОРИТ, ЧТО ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ УТЕЧКА ИЗ КАНАЛИЗАЦИИ
@
ТЫ ПРЯЧЕШЬ В РУКАВ ОТКОЛОТЫЙ КУСОК БЕТОНА С ВМОРОЖЕННЫМ ВНУТРЬ ПАЛЬЦЕМ. НОГТЬ ПОКРЫТ ЛАКОМ ЦВЕТА «СИСЯ 7Г-89»
В ОБЕДЕННЫЙ ПЕРЕРЫВ ИДЁШЬ К РАСПРЕДЕЛИТЕЛЮ НА 45-Й. ОЧЕРЕДЬ ТОЛКАЕТСЯ У АППАРАТА С ВЫЦВЕТШЕЙ НАКЛЕЙКОЙ «ХРУЩЕРУЗА – ЭТО ЛОЗУНГ БУДУЩЕГО!»
@
СТАРУХА ВПЕРЕДИ ТЫЧЕТ ПАЛЬЦЕМ В ТВОЮ ГРУДЬ: «ЭТО ОН ВИДЕО СНИМАЛ! ИЗ-ЗА НЕГО ПАЙКИ УРЕЗАЮТ!»
@
ТОЛПА РЫЧИТ. КТО-ТО БРОСАЕТ БАНКУ С ЗАСТЫВШИМ БЕТОНОМ. ТЫ ПРЫГАЕШЬ В ШАХТУ МУСОРОПРОВОДА, СКРЕБЯ ЛОКТЯМИ ПО РЖАВОЙ СТЕНКЕ
ПРИПОЛЗАЕШЬ В СВОЙ СЕКТОР ПО ВЕНТИЛЯЦИИ. ИЗ ДЫРЫ В ПОТОЛКЕ КАПАЕТ ЧТО-ТО ТЁПЛОЕ НА КЛАВИАТУРУ
@
НА ГНИЛЬЧАН.ИМБ ГОРИТ ТВОЙ ТРЕД. ПОСЛЕДНИЙ КОММЕНТ ОТ АНОНА С АВАТАРКОЙ СЕСТРЫ: «МЫ НАЙДЁМ ТВОЙ ЗАПАХ МЕЖДУ СТРОК»
@
ТЫ СРЫВАЕШЬ С ПОСТЕЛИ ПРОСТЫНЮ, ЗАВЯЗЫВАЕШЬ ЕЁ УЗЕЛ НА ТРУБЕ ОТОПЛЕНИЯ. НА ПОЛ ПАДАЮТ ТРУСИКИ С ВЫЦВЕТШЕЙ МЕТКОЙ
ЗА ОКНОМ ГЕРМОДВЕРИ СКРЕБУТСЯ. ГОЛОС ПОВТОРЯЕТ: «ОТКРОЙ, Я ЖЕ ТВОЯ СИСЯ»
@
ТЫ ХВАТАЕШЬ СТУЛ И БЬЁШЬ ПО РУЧКЕ ЗАСОВА. МЕТАЛЛ ГНЁТСЯ, НО ВЫДЕРЖИВАЕТ
@
ИЗ ЩЕЛИ ПРОСАЧИВАЕТСЯ ЧЁРНЫЙ ДЫМ С ЗАПАХОМ ЖЖЁНОГО НЕЙЛОНА. ТЕЛЕФОН-ТРУБКА НА СТЕНЕ ОРЁТ СИРЕНОЙ САМОСБОРА
ТЫ ПРЫГАЕШЬ В ПРОВИСАЮЩУЮ ПРОСТЫНЮ. ВНИЗУ РАЗДАЁТСЯ ХРУСТ И СМЕХ, ПОХОЖИЙ НА ВИБРАЦИЮ БЕТОНОМЕШАЛКИ
@
ПО ЛЕСТНИЧНОЙ ШАХТЕ НЕСЁТСЯ ОРДА ЛИКВИДАТОРОВ. ОДИН ТАНЦУЕТ С БЕНЗОПИЛОЙ, ВЫРЕЗАЯ УЗОРЫ НА СТЕНАХ
@
ТЫ ПРОЛАЗИШЬ В ВЕНТИЛЯЦИОННУЮ РЕШЁТКУ ЦЕХА. НА МЕСТЕ ТВОЕГО КОНВЕЙЕРА ЗИЯЕТ ДЫРА В ПОЛУ, ОТКУДА ЛЕЗЕТ МЯСО С ЩУПАЛЬЦАМИ
МАСТЕР СТОИТ НА КРАЮ ПРОПАСТИ И КРИЧИТ
@
ТЫ ПОДБИРАЕШЬ БРОШЕННЫЙ ТЕРМОС, ВЫЛИВАЕШЬ ГОРЯЧИЙ КОФЕ НА ЕГО КОМБИНЕЗОН. ОН ВЗРЫВАЕТСЯ СИНЕЙ ВСПЫШКОЙ, ПАДАЯ В ДЫРУ С КРИКОМ «СЛАВА ГИГАХРУЩЕВКЕ!»
СИРЕНА САМОСБОРА ЗАТИХАЕТ. ЛИКВИДАТОРЫ УХОДЯТ, ТЯНУЯ ЗА СОБОЙ МЕШКИ С ДВИГАЮЩИМИСЯ КОНТУРАМИ
@
ТЫ ВОЗВРАЩАЕШЬСЯ В ЯЧЕЙКУ. НА ПОЛУ ЛЕЖАТ ТРУСИКИ С НОВОЙ МЕТКОЙ «СИСЯ 15Г-89»
@
ВКЛЮЧАЕШЬ МОНИТОР. НА ГНИЛЬЧАН.ИМБ ПОЯВИЛСЯ НОВЫЙ ТРЕД: «КАК УБИТЬ БЕТОНОВОРОТЧИКА ЗА 7 ЦИКЛОВ»
@
ТЫ ЗАКРЫВАЕШЬ ГЛАЗА И ПРИКЛАДЫВАЕШЬСЯ ГУБАМИ К РЕЗИНКЕ. ЗА СТЕНОЙ СКРЕБУТСЯ. НЕ ТО КРЫСЫ, НЕ ТО СТАРШАЯ СЕСТРА ОПЯТЬ ЧТО-ТО ИЩЕТ
Нога наткнулась на мягкое. Фонарь на каске выхватил из темноты обрывок розовой ткани — знакомый лоскут из прошлого праздничного пайка на Обнуление. Нет, не прошлого, это былотри цикла назад. Дальше: кеды 31-го размера с оторванной подошвой. Рука автоматически потянулась к газовому баллончику на поясе, когда луч света уперся в бедро. Бледная кожа, синяк в форме отпечатка большого пальца ниже линии трусиков. Шрам от ожога на внутренней стороне — тот самый, что остался после инцидента с перегревшимся пастораспределителем.
Он упал на колени, перчатки шуршали по облупленному линолеуму. Пальцы обхватили холодную плоть, перевернули. Родинка под левой ягодицей, всё как три цикла назад, когда они прятались от ливня ржавой воды в лифтовой шахте, он был тогда снизу, рыжая вода поднялась ему до верхней губы, кеды переминались на сведенных судорогой плечах, но он завороженно терпел. Его дыхание оставило запотевший кружок на синеватом теле. Из соседнего вентиляционного люка послышалось шуршание хитиновых крыльев таракана.
Растегнул пояс, вытащил баллон с растворителем. Жидкость вылил на ладонь, едкий запах перебил трупный дух. Широкая ладонь легла на мертвую плоть, начал массировать круговыми движениями. Кожа под пальцами подалась, как прокисший желатин. В углу рта появилась солоноватая капля — не заметил, когда прокусил губу.
Из кармана выпал талон с сегодняшней смены. Зацепился мятыми зубцами линии открыва за складку юбки, оставил бумажную царапину на бедре. Его рука дернулась к рации на груди, остановилась в сантиметре от кнопки экстренного вызова. Вместо этого схватил клочок розовой ткани, сунул в рот, чтобы заглушить стон.
Где-то этажом выше грохнула гермодверь. Шаги в противогазах — патруль. Свет фонарей засветил трещину в стене. Прижал находку к животу, пополз вдоль мокрого кабельного канала. Капли конденсата падали на шею, смешивались с потом. За углом, в нише аварийного щитка, снял ремень. Металлическая пряжка звякнула о трубу, эхо покатилось по вентиляционной шахте.
Тело прикрыл промасленной курткой. Пальцы скользнули под резиновую окантовку защитного комбинезона. Из соседнего ответвления туннеля донесся хлюпающий звук — что-то большое перетекало через порог дренажного люка. Он ускорил движения, жестяная коробка с болтами загремела под локтем.
Внезапный луч света ударил по глазам. Рука инстинктивно закрыла лицо, вторая продолжала методично двигаться под курткой. Голос из противогаза рявкнул что-то о нарушении карантина. Звук взводимого затвора. Он прижался губами к холодному плечу, зубы впились в окоченевшую кожу. Выстрел сорвал кусок штукатурки над головой.
Бросился бежать, не застегивая комбинезон. Мокрая ткань хлопала по бедрам, липкая пакля неживых волос - по спине. За спиной завыла сирена — предупреждение о самосборе. В ушах пульсировал смешанный ритм: стук сапог преследователей и собственное прерывистое дыхание. На повороте в коридор 7 споткнулся о раздувшийся труп нелюдя — тело взорвалось облаком спор, когда он провалился сквозь гнилую плоть.
Вынырнул в вентиляционном тоннеле, забитом клубками проводов. Пальцы нащупали в темноте знакомую вмятину — здесь они хранили украденные пайки три цикла назад. Прижал добычу к груди, языком вылизывал соленую кровь с губ. Где-то внизу, сквозь решетку, доносились крики Ликвидаторов, добивающих раненого троглодита.
Он расстелил куртку на жестяном полу. Аккуратно уложил находку, поправил съехавшую набок розовую ленту в волосах. Из кармана достал тюбик смазки для подшипников. Пальцы, испачканные в черной машинной жидкости, провели линию от копчика до середины лопаток. Зубы оставили полумесяцы на бедре, когда сирена внезапно смолкла — сигнал отбоя тревоги.
Шаги за стеной. Голос сестры — нет, не сестры — звал по имени с той интонацией, которую она использовала, когда просила поделиться ужином. Он впился ногтями в холодные ягодицы, оставив синие полосы на бледной коже. Куртка зашевелилась под порывом сквозняка, пахнущего горелой изоляцией.
Когда фонари патруля осветили тупик вентиляционной шахты, там осталась только розовая лента, привязанная к вентилю. Ниже по стояку капала мутная жидкость, смешиваясь с масляными пятнами на бетоне. Где-то в глубине коммуникаций эхом отозвался сдавленный смешок, похожий на звук рвущейся ткани.
Дата записи: 23-й цикл сезона трещин.
Коридоры блока Б-3876-4 пахли йодом и ржавчиной. Воздух вибрировал от гула вентиляции, прогоняющей пыль через фильтры с дырами размером с кулак. На полу, между трещинами в плитке, застыли лужицы слизи, подсвеченные мигающими лампами аварийных фонарей. Трое дружинников, завернутых в промасленные комбинезоны, ковыряли швабрами в углу, где стена пульсировала, словно живая. Их перчатки слипались от желтой пены, сочившейся из-под плинтуса.
В медблоке на третьем этаже Григорий Михайлович, врач с лицом, напоминавшим смятую карту шрамов, протирал скальпель тряпкой, испачканной в черной крови. На койках метались двое: Якушев Б.Ю., его кожа покрылась пузырями, похожими на гниющие грибы, а Петрушин А.А. стонал, выдыхая пар с запахом пережженной пластмассы. Третий, Заварзин Д.В., лежал неподвижно. Из его ушей стекали густые нити слизи, черные, как смола. Григорий Михайлович кивнул на трубку в углу: «Ликвидаторы забрали его мозг на анализ. Говорят, искали следы квантового гнома. Нашли только плесень».
Лестница на двенадцатый этаж была завалена обломками бетонных панелей. Жильцы, пряча лица за тряпками, копошились в груде щебня, выковыривая куски арматуры. Женщина в платке, завязанном до глаз, жевала что-то серое, крошащееся. Ее пальцы были покрыты язвами. «Целебная пыль», — прошипела она, протягивая горсть. За ее спиной, в дверном проеме, маячила тень — слишком длинная, слишком изломанная, чтобы принадлежать человеку.
На четырнадцатом этаже гражданка Никифорова, сгорбленная, как корень, сидела на табуретке посреди коридора. Ее пальцы барабанили по жестяной банке, наполненной бетонной крошкой. «Они шепчут, — засмеялась она, обнажив десны, — из стен. Говорят, скоро все станут крепкими, как стены. Как они». За ее спиной, в темноте за гермодверью, что-то скреблось, повторяя ритм ее стука.
В лифте, застрявшем между девятым и десятым этажами, пахло мочой и озоновыми разрядами. Голос из репродуктора, искаженный до нечеловеческого визга, бубнил о технических неполадках. На стене кто-то выцарапал: «Не смотри в зеркало». Зеркало было разбито. В осколках, среди трещин, мелькали отражения — не совпадающие с теми, кто стоял внутри.
Ночью, когда сирена самосбора взрезала тишину, по этажам проползла вибрация. Стены задышали, выпуская из щелей щупальца плесени, блестящие, как мокрое стекло. Ликвидаторы в ржавых костюмах, с автоматами, обмотанными изолентой, бежали к лестничным пролетам. Их противогазы шипели, фильтруя воздух, пропитанный сладковатым туманом. Один из них, споткнувшись о труп с лицом, расплавленным в улыбку, выругался: «Опять эти сукины твари. Надо бы стену паяльником прожечь».
В квартире 14-32, за звукоизолированной гермодверью, ребенок плакал, умоляя открыть окно. «Но окон нет, — шептала мать, прижимая его к груди, — их никогда не было». За дверью чей-то голос, точь-в-точь как у отца, звал его имя. Мать накрыла ребенка одеялом, пропитанным запахом белизны, и включила радио. Сквозь треск доносилась песня о поездах, везущих мертвых на переплавку.
Утром на семнадцатом этаже нашли дружинника. Его тело было приклеено к стене субстанцией, напоминающей паутину из жил. Глаза, широко открытые, следили за каждым движением. Во рту — горсть бетона. Ликвидаторы, отрезая его ножом, спорили, считать ли это нарушением протокола или «естественным отбором».
Григорий Михайлович, разглядывая под микроскопом образцы слизи Заварзина, хрипел: «Это не ДНК. Это... буквы. Слова. Они пишут что-то на его клетках». За его спиной, в темном углу лаборатории, зазвонил телефон. Голос на другом конце, без интонаций, приказал сжечь образцы. В трубке послышался смех — точная копия смеха Григория.
На лестнице между пятым и шестым этажами, где свет никогда не горел, воздух дрожал от шепота. Тени обнимались, сливаясь в формы, которые хотелось назвать людьми — пока они не поворачивали голову. Девушка в рваном платье, ее кожа мерцала, как экран старого телевизора, протянула руку: «Помоги». Ее пальцы растворились в дымке, прежде чем успели коснуться перил.
К вечеру сирены завыли снова.
Дата записи: 24-й цикл сезона трещин.
На семнадцатом этаже, где воздух пропитан запахом гниющего мяса и смазки для шестеренок лифтов, началась акуляция. Стена в коридоре 17-9 вздулась, как кожа над нарывом, и лопнула, выплеснув на пол лужицу черной жидкости. Из трещины, шипя, выползло существо — гибрид акулы и промышленного вентилятора. Его жабры хлопали, выстреливая облака ржавой стружки, а плавники, острые как лезвия циркулярной пилы, впивались в бетон, оставляя борозды. Два дружинника, пытавшиеся заварить дыру паяльной лампой, отпрыгнули. Один из них, с лицом, обмотанным проволокой вместо маски, закричал: «Это ж третья за цикл! Кто там в стенах их плодит?!»
Ликвидаторы прибыли через десять минут, таща за собой огнемет, перемотанный изолентой. Их костюмы, пропитанные кислотными пятнами, дымились в такт работе противогазов. «Акуляция — следствие рестоврации, — пробурчал один, наводя ствол на тварь. — Кто-то на верхних этажах пытается чинить вентиляцию. Самосбору это не нравится». Пламя вырвалось, опалив хвост акуле, но та, вместо того чтобы сгореть, разорвалась на сотню мелких существ, похожих на стальные пиявки с зубами. Они рассыпались по полу, вгрызаясь в щели.
Тем временем на девятом этаже группа антиколпачкистов, обмотанных тряпками с символами перечеркнутых гермодверей, взламывала стену гвоздодером. «Капремонт — ложь! — выкрикивал их лидер, женщина с обожженными руками. — Они хотят замуровать нас в этих коробках!» За ней, в дыре, зияло пространство, напоминавшее кишки здания: переплетение труб, проводов и чего-то биоподобного, пульсирующего в такт гудкам поездов. Антиколпачкисты залили в пролом канистру самодельной кислоты, выгрызая путь к «сердцу гигахрущевки». Стена завыла, как раненый зверь, и из щелей поползли нити слизи, обвивая их ноги.
В медблоке Григорий Михайлович препарировал одну из пиявок, выловленную ликвидаторами. Под лупой ее тело оказалось сплетено из шестеренок, ржавых игл и полосок человеческой кожи. «Интересно, — проворчал он, — они размножаются через ржавчину». Внезапно пиявка ожила, вырвалась из пинцета и впилась ему в запястье. Кровь, смешавшись с маслом, потекла по столу, рисуя узоры, напоминавшие чертежи вентиляционных шахт.
На двенадцатом этаже, где антиколпачкисты успели снести три гермодвери, начался самосбор. Воздух загустел, превратившись в желе из радиоволн и статического электричества. Жильцы, не успевшие запереться, метались по коридору, их кожа пузырилась, отслаиваясь, как старые обои. Одна девушка, прижав к груди фото ребенка (на снимке — только пустая рамка), билась кулаками в дверь квартиры 12-45. «Открой! Это же я!» — голос за дверью повторял ее слова с точностью магнитофона.
Ликвидаторы, вызванные соседями, ворвались с табельным оружием — дрелями с насадками из закаленного стекла. «Антиколпачкизм — ересь, — рявкнул командир, стреляя в стену, из которой сочились щупальца. — Рестоврация только ускоряет распад!» Его слова утонули в грохоте обрушившегося потолка. Из дыры, как из чрева, выпало тело в форме акулы, но с человеческим лицом. Оно закричало голосом Григория Михайловича: «Вы все — части системы! Вы — ее смазка!»
К полуночи акуляция расползлась по вентиляции. В квартирах, где не глушили решетки, из труб выпадали клубки проволоки с клыками, обрубая пальцы тем, кто пытался их вытолкнуть. На этаже 14-7, где антиколпачкисты праздновали «победу», взорвался распределитель пасты. Липкая масса, похожая на сперму бетона, залила коридор, склеивая бунтовщиков в единый комок мяса и металла. Их крики слились в один звук — гудок поезда, вечно движущегося в никуда.
Утром на стене в холле блока Б-3876-4 появилась надпись, выжженная кислотой: «Акуляция — язык здания. Учитесь слушать». Ликвидаторы, счищая ее шпателями, нашли под слоем краски зубы — настоящие, человеческие, встроенные в бетон, как мозаика.
Дата записи: 25-й цикл сезона трещин.
Григорий Михайлович умер в лаборатории на третьем этаже. Его тело нашли прижатым к микроскопу, глаза вросли в окуляры, словно стекло срослось с веками. Пальцы, закостеневшие щипцами, сжимали шприц, наполненный серой жидкостью — смесью антикоагулянтов и толченого бетона из стены коридора 17-9. На столе перед ним лежали образцы: куски его собственной кожи, превратившейся в шершавую плитку, и кирпич мяса, вырезанный из бедра. Внутри мышечных волокон виднелись прожилки, похожие на арматуру.
За неделю до смерти он начал эксперименты. Вскрывал крыс, накачивая их растворами, добытыми из трещин после самосбора. Когда крысы каменели, лопаясь, как перезревшие плоды, он перешел на себя. Вены на его руках стали синими, плотными, как водопроводные трубы. Кожа трескалась, обнажая подкожный слой, напоминавший мокрый цемент. Дружинники, приносившие ему образцы слизи с этажей, перестали заходить в лабораторию — воздух внутри пропитался запахом известки и разлагающейся плоти.
В последнюю ночь ликвидаторы, патрулирующие блок, слышали, как он кричал в микрофон аварийной связи. «Она дышит! — хрипел он, — Бетонка — не болезнь. Это симбиоз. Надо... замедлить кристаллизацию...» В ответ из динамиков лился шум, похожий на скрежет жерновов.
Когда сирена самосбора заглушила его голос, Григорий Михайлович взломал шкаф с конфискованными амулетами. Нашел банку с личинками, изъятыми у антиколпачкистов — те утверждали, что это «семена новой жизни». Ввел их в свою бедренную артерию. Камеры наблюдения (те, что еще работали) зафиксировали, как его нога вздулась, кожа лопнула, выпустив наружу щупальца из бетона и проволоки. Он упал, полз к микроскопу, оставляя за собой след из крошки и крови.
Утром ликвидаторы ворвались в лабораторию, разбив гермодверь кувалдой. Тело Григория уже наполовину слилось с полом. Грудь и живот превратились в плиту, ребра торчали, как балки разрушенного моста. В руке, кроме шприца, зажата была записка, написанная на обрывке бинта: «Лечение — в обратном процессе. Надо стать стеной. Стать ими».
Через час после эвакуации трупа в лаборатории началась акуляция. Из пробирок, где хранились его образцы, выросли сталактиты бетона, пронзившие потолок. Вентиляция завыла, выплевывая в коридор облака пыли с вкраплениями зубов. Ликвидаторы, вызванные на зачистку, нашли в углу ростки — нечто среднее между грибами и миниатюрными моделями гигахрущевки. Когда один из них попытался сорвать один, стебель впился ему в ладонь, впрыснув субстанцию, от которой кожа на пальцах загрубела, как штукатурка.
На следующий день в блоке Б-3876-4 объявили карантин. Гермодвери этажей 3-5 заварили наглухо, но через вентиляционные решетки продолжал сочиться серый туман. Те, кто осмеливался приложить ухо к стенам, слышали хрип — точную копию голоса Григория Михайловича. Он повторял два слова: «Цемент. Жить.»
В медблоке, где теперь лежали заболевшие бетонкой, пациенты начинали каждое утро с ритуала: скребли ногтями по коже, проверяя, не появилась ли шероховатость. На пятой день карантина у Якушева Б.Ю., первого выжившего после лихорадки, отпали пальцы. На их месте остались гладкие, как полированный камень, культи. Он смеялся, тыча ими в лицо дежурному: «Видишь? Я крепчаю! Склееееенкааа...»
К ночи 25-го цикла стены третьего этажа начали пульсировать. Там, где раньше была лаборатория, выросла барельефная фигура — угадывались плечи, голова, очертания микроскопа. Ликвидаторы, посланные Сверхом, получили приказ: не приближаться, не вступать в контакт, наблюдать за «развитием объекта». Объект назвали «Григ-Стена».
А внизу, на первом этаже, ребенок, игравший у лифтовой шахты, нашел шприц. Тот самый, серый, с остатками жидкости. Ввел себе в вену, подражая доктору, о котором шептались взрослые. Через час его кожа покрылась мраморными прожилками. Через два — он перестал дышать, но не умер. Просто встал, улыбнулся бетонной улыбкой и пошел царапать стену, выводя те же слова, что и Григорий:
«Стать стеной. Стать ими.»
Анон, ты долбоёб? Ты ж сам из 2025-го, как ты не понял? Это ж классика ранних тредов 2019, когда у нас ещё движок форума глючил, и больше 20 этажей в сюжете не вывозил! Автору просто поебать — он же не архитектор, он гений ебучего сеттинга. Объясняю на пальцах, как ликвидатору-добровольцу:
Этажей мало (типа 14-17), потому что:
– В 2019-м все сидели на допотопных компах, и считать этажи было как считать fps в Crysis на калькуляторе — нихуя не выходит.
– Это метафора, долбоёб! Гигахрущевка бесконечна, но автору лень было писать про этаж 69420, где живут аниме тянки в противогазах.
– Самосбор сжирает этажи как горячие пирожки.
Эти бугурты — квинтэссенция эпохи, когда интернет был говном, но СВЯТЫМ говном. Этажей мало, потому что мы все живём в 3 комнатах: работа, дом, могила. Анахронизмы для нас — потому что будущее уже наступило, но оно сосёт. Верните мне мой 2019 год и первые треды про Самосбор!
Как-то так, анон. И на всякий случай: иди на хуй.
Ватрушников, в пропитанном желтоватыми пятнами халате, щелкнул пинцетом у самого лица ликвидатора. Его пальцы, обтянутые резиной с надорванными кончиками, проворно отсоединили панель на боковой части импланта. Изнутри вырвался пар, смешанный с запахом перегретого металла.
— Три смены — и уже износ 37%, — пробормотал профессор, тыча зонд в разъем. — На этот раз добавим керамические вкладыши. И смазку... особую.
Гаус не шевелился, лишь мышцы на челюсти напряглись, когда ассистентка вставила ему в рот резиновый загубник. Ее пальцы, холодные и влажные, скользнули по его груди, фиксируя ремни. В углу зашипел автоген — готовили новый модуль.
Реактивное анальное сопло напоминало гибрид турбины и хирургического зонда. Спиралевидные лопасти, обмазанные биополимерной смазкой, медленно вращались в прозрачном кожухе. Ватрушников щелкнул выключателем, и устройство завизжало, разбрасывая капли жидкости по столу.
— Эрогенная зона будет затронута, — предупредил профессор, не глядя на пациента. — Рекомендую сдержать... реакции.
Гаус хрипло засмеялся сквозь загубник. Ассистентка опустила его ноги на подставки, обнажив промежность. Лезвие скальпеля блеснуло, разрезая кожу у основания копчика. Кровь сочилась густо, смешиваясь с маслом, капающим с сопла. Ватрушников вкрутил первый болт, прижимая стальную пластину к крестцу. Гаус дернулся, пулемет между ног жужжал, ствол непроизвольно повернулся к потолку.
— Стабилизируй его! — рявкнул профессор.
Ассистентка прижала бедра ликвидатора, ее грудь уперлась в его голую спину. Пальцы в перчатках скользнули глубже, вставляя фиксаторы. Сопло входило медленно, лопасти вгрызались в плоть, раздвигая ткани с мокрым хлюпаньем. Гаус застонал, зубы прокусили резину. Индикаторы на панели замигали красным — давление в камере сгорания росло.
— Тест-запуск, — Ватрушников повернул вентиль.
Сопло взревело. Струя раскаленного воздуха вырвалась из ануса, ударив в стену, оставив черный след на облупившейся плитке. Гаус выгнулся, пулемет выстрелил в потолок, срикошетившая пуля пробила трубу с паром. Профессор, не моргнув, шлепнул ладонью по ягодице пациента.
— Тяга неравномерная. Увеличим подачу геля.
Ассистентка ввела шприц в основание сопла. Жидкость вспенилась, вытекая розоватыми пузырями. Гаус задышал чаще, пальцы впились в края стола. Внезапно завыла сирена — прерывистый, режущий звук системы оповещения.
— Самосбор на этажах 345-348, — прокричал динамик. — Ликвидаторам прибыть в зону...
Ватрушников вытер руки о халат.
— Заканчиваем позже. Сейчас приварим предохранитель.
Гаус сорвался со стола, сопло шипело за его спиной, как разъяренная змея. Он схватил бронежилет, все еще подключенный кабелями к телу. Ассистентка бросила ему штаны с усиленными швами — штанина распалась по мере того, как пулемет автоматически занял боевое положение.
Коридор за лабораторией уже заполнялся зеленоватым туманом. Стены пульсировали, бетон вздувался пузырями, лопаясь с хлюпающим звуком. Из щелей выползали твари — комки слизи с костяными шипами, клубки щупалец, склеенные из обрывков плоти.
Гаус побежал, реактивное сопло оставляло за ним дымный след. Первый выхлоп отбросил его вперед, врезавшись спиной в стену. Второй — выстрелил в стаю тварей, разорвав их на липкие лоскуты. Пулемет между ног завизжал, выпуская очередь. Горячие гильзы падали на пол, подпрыгивая у его ступней.
На лестничной клетке ликвидаторы уже устанавливали огнеметы. Один из них, в шлеме с треснувшим стеклом, оглянулся на Гауса.
— Ты... жопа у тебя горит!
Гаус не ответил. Сопло ревело, разгоняя его вверх по ступеням. Пламя вырывалось сзади, поджаривая цепляющихся за перила тварей. В животе булькало — гель смешивался с кислотой, выплёвываясь ракетными выхлопами.
На этаже 347 гермодвери были расплавлены. Сквозь дыру в стене лезла масса — нечто вроде гигантского языка, покрытого глазами. Гаус присел, ощущая, как сопло копит давление. Выстрел.
Его протащило по полу, пулемет строчил без остановки. Реактивная струя врезалась в тварь, разрывая мышечные волокна. Язык вздулся, лопнул, залив все этажом едкой слизью. Гаус встал, вытирая лицо. Сопло дымилось, пулемет остывал.
В динамике хрипел голос: «Самосбор прекращен. Ликвидаторам отступить для дезактивации».
Он посмотрел вниз. Штаны висели клочьями. Сопло подрагивало, выпуская последние клубы пара. Ватрушников будет доволен.
— Тяга... приемлемая, — пробормотал он, сплевывая кровь.
Где-то вдали завыли новые сирены.
Попытка присесть закончилась металлическим лязгом — стальные пластины в тазу уперлись в край унитаза. Мышцы живота напряглись инстинктивно, но вместо ожидаемого облегчения из сопла вырвался шипящий пар. Гаус стиснул зубы, упершись ладонями в стену. Повторная попытка — сопло завибрировало, выбросив струю едкого геля прямо в чашу. Унитаз затрещал, эмаль растворилась, обнажив ржавые трубы.
— Черт... — хрипло выругался он, разглядывая дымящуюся воронку.
Дверь уборной распахнулась. В проеме стоял новобранец в неописуемом комбинезоне, зажав нос тряпкой.
— Эй, старик, ты там... — он замолчал, уставившись на Гауса. Глаза расширились, заметив пулемет. — О, это ты... Пулеметчик. Слышал, тебе Ватрушников новую дырку про...
Гаус развернулся, сопло жужжало, набирая давление. Струя раскаленного воздуха ударила новобранца в грудь, швырнув его в противоположную стену. Тот закашлялся, отползая по полу, испачканному черной слизью.
— Выйди, — прошипел Гаус.
Новобранец исчез, хлопнув дверью. Гаус потрогал промежность — кожу вокруг имплантов покрывали красные волдыри. Пулемет жужжал, ствол непроизвольно поворачивался к зеркалу, разбитому пулей еще в прошлой смене.
Он вышел в коридор, игнорируя взгляды дежурных. На столе в медпункте валялись шприцы с обезболивающим. Гаус схватил один, вогнал иглу в бедро рядом с пулеметным креплением. Жидкость жгла, но спазм в кишечнике не утихал.
— Проблемы с пищеварением? — голос профессора Ватрушникова прозвучал за спиной.
Гаус обернулся. Ученый держал в руках планшет с мерцающими графиками, его халат пах формалином и горелой изоляцией.
— Сопло... не... — Гаус мотнул головой, сдерживая рычание.
— А, функция дефекации, — Ватрушников щелкнул перчаткой по реактивному модулю. — Перепутал клапаны. Ты пытался выпустить газ, а оно запустило форсаж.
Он достал из кармана отвертку, вкрутил ее в технический разъем у основания сопла. Лопасти внутри зажужжали, вращаясь в обратную сторону. Гаус почувствовал, как внутренности сжались, выталкивая что-то вверх. Изо рта вырвалась пена, пахнущая синтетическим топливом.
— Вот и клапан, — профессор вытащил из сопла сморщенный баллон, заполненный черной массой. — Отходы теперь конвертируются в горючее. Эффективность 68%. Остальное... выходит через рвотный рефлекс.
Гаус ухватился за стол, выплюнув остатки пены. На полу зашипела плитка.
— Привыкнешь, — Ватрушников сунул баллон в сумку. — Завтра установим фильтр для жидких отходов. Через мочевой канал.
Сирена самосбора взрезала воздух. Гаус потянулся за бронежилетом, но профессор остановил его руку.
— Сопло требует перезарядки. Или хочешь, чтобы тебя разорвало от давления при первом же прыжке?
Ватрушников указал на операционный стол. Гаус лег, ощущая, как ассистентка пристегивает его ремнями. Ее пальцы скользнули вдоль пулемета, проверяя нагрев.
— Модернизация займет два часа, — пробормотал профессор, включая автоген. — А пока... потерпи.
Гаус смотрел в потолок, где ржавые трубы переплетались с проводкой. Где-то вдали взорвался огнетушитель. Он сглотнул, чувствуя, как сопло сжимается вхолостую, а пулемет между ног тихо жужжит, готовый к следующему выстрелу.
— Температура сердечника — двести семьдесят градусов, — проговорила она, хотя измеритель на стене показывал триста девяносто. Ее голос напоминал шорох смазочной бумаги. Ладонь легла на вентиляционные решетки в паху Гауса, где пулемет врастал в лобковую кость. Хромовый кожух вибрировал, передавая дрожь мышцам живота.
Профессор Ватрушников, не отрываясь от пайки нервных кабелей, бросил через плечо: — Проверь клапан обратной подачи. В прошлый раз заклинило на фазе отката.
Ассистентка кивнула, пальцы скользнули под защитную пластину. Гидравлическая жидкость сочилась из стыков, оставляя масляные дорожки на ее запястьях. Она нажала на аварийный фиксатор — пулемет вздрогнул, стволы провернулись на сорок пять градусов, обнажая раскаленную камеру заряжания. Жар волной поднялся к ее лицу, расплавляя косметику на висках.
— Засор в топливопроводе, — прошептала она, доставая зонд из кармана фартука. Инструмент вошел в технологическое отверстие с мягким хлюпанием. Гаус дернулся, стальные ремни врезались в плечи. Его горло издало звук, похожий на перегрузку турбины.
Ассистентка повернула зонд, наблюдая, как сухожилия на шее мужчины натянулись как тросы подъемного крана. Капля пота скатилась с его подбородка, испарившись с шипением на дуле пулемета. Она достала зонд, покрытый черной слизью с перламутровыми прожилками, и поднесла к губам. Язык скользнул по поверхности, собирая образцы.
— Углеводородная основа с примесью костного коллагена, — заключила она, выплевывая в жестяную плевательницу. — Нужна промывка керосином.
Ватрушников хмыкнул, выжигая автогеном наплыв на реактивном сопле. Искры падали на бедра Гауса, оставляя кратеры на синтетической коже. Ассистентка достала шланг с резиновой насадкой, присоединила его к насосу. Другая рука опустилась между стволами пулемета, нащупывая клапан охлаждения.
— Глубокий вдох, — сказала она, вкручивая насадку в порт подвздошной вены. Гаус закинул голову, когда ледяной керосин хлынул по артериям. Его грудная клетка вздымалась, обнажая шрамы от шрапнели, залитые биополимером. Пулемет затрещал, выплевывая сгустки нагара в желоб под столом.
Ассистентка придвинулась ближе, бедро касаясь раскаленного кожуха. Ее комбинезон расстегнулся на уровне груди, обнажая кожу, покрытую схемами имплантов. Она наклонилась к уху Гауса, губы коснулись раковины, пропитанной запахом пороха.
— Ты чувствуешь, как твоя печень перерабатывает отходы в нитроглицерин? — шепотом спросила она, проводя языком по наружному слуховому проходу. Ее рука скользнула под защитную панель на его животе, пальцы нащупали пульсирующий топливный насос. — Каждая капля твоей крови — воспламеняющаяся жидкость.
Гаус зарычал, дергая ремнями. Реактивное сопло на копчике выпустило струю пара, расплавившую пластиковое покрытие стола. Ассистентка рассмеялась, звук напоминал лязг шестеренок. Она нажала на аортный клапан, замедляя поток керосина до густой капели. Ее колени сжали стволы пулемета, когда она забралась на стол, обходя лужи расплавленного пластика.
Ватрушников стучал молотком по деформированному соплу, напевая марш космодесанта. Автоген выжег дыру в бетонной стене, но он продолжал пайку, будто не замечая происходящего. Ассистентка прижалась грудью к дульному тормозу, ее сосок скользнул по насечкам, оставляя кровавые полосы. Пулемет взвыл, система автоматической подачи ленты начала захватывать прядь ее волос.
— Не сейчас, милый, — прошептала она, выдергивая волосы из шестеренок. Пальцы сжали стволы, вгоняя их глубже в паховый разъем. Гаус выгнулся, его позвоночник хрустнул, ударившись о титановую пластину операционного стола.
Шланг для керосина вырвался из порта, хлестая жидкостью по стенам. Струя попала в автоген — синее пламя взметнулось к потолку, опалив паутину из проводов. Ватрушников отпрыгнул, швырнув в огонь банку с пеной для тушения.
Ассистентка, не обращая внимания на пожар, прикусила губу, когда предохранитель пулемета впился ей в бедро. Кровь смешалась с гидравлической жидкостью, образуя розоватую эмульсию. Она провела ладонью по перфорированному стволу, собирая капли смеси, затем облизала пальцы, не сводя глаз с лица Гауса.
— Твои лейкоциты атакуют смазочные материалы, — сказала она, наблюдая, как красные волдыри на его бедрах лопаются, выпуская струйки дыма. — Тебе нужна замена фильтров... и, возможно, новая система смазки.
Гаус захрипел, когда ее зубы впились в соединение пулемета с подвздошной костью. Металл скрипел, смешиваясь со звуком разрыва плоти. Она откинула голову, выплюнув осколок титанового крепления, и провела языком по окровавленным губам.
Сирена самосбора взревела с новой силой, заставляя мигать аварийные огни. Где-то рухнула балка, засыпав вход в медпункт бетонной крошкой. Ассистентка слезла со стола, ее комбинезон теперь висел клочьями, обнажая сеть шрамов от хирургических лазеров. Она потянула рычаг разблокировки ремней — они отстегнулись с пневматическим шипением.
— Перезарядка завершена на восемьдесят три процента, — объявил Ватрушников, швыряя в угол обугленный планшет. — Остальное долей в бою через мочевой канал.
Гаус сполз со стола, его ступни провалились в расплавленный пол. Пулемет между ног дымился, стволы медленно остывая до тусклого свечения. Ассистентка поправила ассиметричную прическу, вытирая ладонью подтеки масла на шее.
— Возвращайся после смены, — сказала она, застегивая на груди прожженный комбинезон. — Проведем... калибровку прицела.
Она шлепнула его по реактивному соплу, оставив кровавый отпечаток на сопловом аппарате. Гаус шагнул через горящие обломки, направляясь к выходу. Его тень, искаженная пламенем, танцевала на стенах, сливаясь с силуэтами ржавых труб и оборванных проводов. Где-то вдали рванула серия взрывов, но пулемет между его ног уже тихо жужжал, цикруя патроны в подготовительной камере.
Лабораторная подсобка пахла перегоревшими конденсаторами и озоном от свежей плазмы. Гаус втиснулся в узкий проход между стеллажами с биомеханическими протезами, его реактивное сопло оставляло царапины на ржавых ящиках с маркировкой "Био-топливо III категории". Ассистентка стояла у стерилизатора, ее пальцы барабанили по клавишам терминала, выводя на экран графики с пульсацией красных кривых. Сетка из титановых нитей под кожей шеи мерцала синью при каждом движении головы.
Она обернулась, когда его пулемет зацепил кабель с датчиками ЭЭГ. Ее зрачки сузились, адаптируясь к красной аварийной подсветке. Комбинезон висел на одном плече, обнажая линию ключицы, где кожу прошивали болты с шестигранными шляпками.
Гаус навалился грудью на стойку с пробирками, стеклянные колбы зазвенели, как хрустальные подвески. Его рука с гидравлическим усилителем схватила ее за бедро, пальцы вдавились в кожу, оставляя отпечатки вокруг портов для внутривенных инъекций. Ассистентка выдохнула смесь этилового спирта и моторного масла — следы утренней дезинфекции инструментов.
Ее зубы впились в шов, соединяющий пулемет с его левой подвздошной артерией. Провода под кожей вздулись, передавая импульсы от сенсоров боли к спусковому механизму оружия. Пулемет завизжал, выплевывая ленту с холостыми патронами под ноги.
Она пригнулась, избегая рикошета, ее спина прогнулась над столом с хирургическими инструментами. Лезвия скальпелей зазвенели, когда Гаус прижал ее тазом к краю столешницы. Реактивное сопло на его копчике выпустило струю перегретого пара, расплавившую нейлоновый ремень ее комбинезона. Обгоревшая ткань спала с бедер, обнажая шрамы от лазерной абляции на внутренней поверхности бедер.
Его пальцы с сервоприводами впились в порты для зарядки на ее пояснице. Искры от разрядов статики прыгали между их имплантами, когда он ввел ее в себя. Ее анус сжался вокруг титанового стержня с вибрирующей насечкой, спроектированного для чистки стволов. Смазочные железы в основании стержня выделили маслянистую жидкость, смешивающуюся с кровью из микроразрывов.
Ассистентка закинула голову, ударившись затылком о монитор жизненных показателей. Экран треснул, выбросив фонтан искр на ее волосы. Запах горелого кремния заполнил помещение. Ее рука с бионическими сухожилиями ухватилась за охлаждающий радиатор пулемета, пальцы скользнули в вентиляционные щели. Лопасти вентилятора измельчили ноготь на мизинце, выплевывая обломки кости через дульный тормоз.
Гаус рычал, его голос напоминал перегрузку плазменного ускорителя. Он перевернул ее, прижав лицом к перфорированной панели воздуховода. Горячий воздух из вентиляции вздыбил ее волосы, когда он вошел в вагинальный порт, модифицированный для подключения диагностических зондов. Гидравлические мышцы на его бедрах напряглись, продавливая стальной половой член сквозь серию вибрирующих колец из карбида вольфрама.
Она кричала в решетку воздуховода, ее голос сливался с воем турбин где-то в глубине комплекса. Ее кисть с ретракционными когтями вцепилась в трубу с хладагентом, пробила обшивку. Жидкий азот хлынул на пол, поднимая облако инея. Кристаллы льда оседали на их спинах, тая от тепла работающих имплантов.
Гаус укусил ее за шейный имплант, предназначенный для нейроинтерфейса. Зубы пробили защитную мембрану, высвободив струйку электролита. Жидкость брызнула на распределительный щиток, вызвав замыкание. Лампы дневного света взорвались, осыпая их осколками фосфоресцирующего стекла.
Ее ноги с пневматическими усилителями обвили его талию, пятки вдавились в порты для экстренной перезарядки. Датчики давления в его брюшной полости замигали красным, предупреждая о перегрузке. Пулемет начал самопроизвольную циркуляцию стволов, штыревые соединения царапали ее бедра до мяса.
Когда он вошел в ее горло, модифицированная гортань с титановыми голосовыми связками сжалась вокруг него. Сенсоры на члене передавали вибрацию мышечных сокращений прямо в спинномозговой имплант. Ее пищеводные клапаны открылись, пропуская струю синтетической смазки в желудок.
Она задрожала, бионическая матка вытолкнула диагностический зонд, который прочертил царапину вдоль его лобковой кости. Гаус рванул головой назад, вырывая клок кожи с имплантом-трансдьюсером. Провода повисли гирляндами, искря на открытой проводке стеллажей.
Финишный толчок совпал с выбросом перегретого пара из реактивного сопла. Струя ударила в стену, пробив дыру в свинцовой изоляции. Ассистентка упала на колени, ее кисть судорожно сжала пробирку. Стекло треснуло, выпуская рой механических пауков, которые тут же начали латать повреждения на ее коже.
Гаус шагнул назад, его член со свистом отсоединился от порта, оставив кольцо рваной плоти. Смазочные трубки в основании стержня продолжали пульсировать, выплевывая масло на горячие лампы. Дым от горелой органики смешивался с запахом семени и перегретого металла.
Ассистентка поднялась, держась за прожженный край стола. Ее вагинальный порт дымился, автоматический затвор пытался закрыться, заедая на поврежденной петле. Она сплюнула сгусток крови с осколком зуба, который отскочил от кожуха пулемета.
— Следующий раз... — ее голос хрипел из-за поврежденного голосового модуля, — ...починим сенсоры давления... перед подключением...
Гаус схватил брошенный на стуле бандаж для паха, обмотал им дымящееся реактивное сопло. Его пулемет тихо потрескивал, стволы медленно возвращались в нейтральное положение. Где-то за стеной прогремел взрыв, заставив с потолка посыпаться хлопья засохшей смазки.
Она уже печатала что-то на треснувшем планшете, игнорируя струйку спермы, стекающую по икрам с гидравлическими поршнями. Ее неповрежденная рука на ощупь нашла шприц с коагулянтом, вогнала иглу в разорванный участок бедра. Мышцы дернулись, затягивая рану как молнию на бронежилете.
Гаус вышел, спотыкаясь о ленту холостых гильз. Его тень на коридорной стене пульсировала в такт работе охлаждающего насоса. Где-то в глубине Гигахруща самосборная сирена выла о новом выбросе аббераций, но пулемет между его ног уже тихо жужжал, перезаряжая сверхскоростные патроны с свинцовыми сердечниками.
@
ОПЯТЬ ПРОСПАЛ СИРЕНУ САМОСБОРА
@
ПРОСЫПАЕШЬСЯ ОТ ИСТОШНЫХ ВОПЛЕЙ ЗА ГЕРМОДВЕРЬЮ
@
ЭТО ДАШКА С СОСЕДНЕГО ЭТАЖА ОРЕТ, ЧТОБЫ ЕЕ ВПУСТИЛИ
@
НИХУЯ, ДАШКА, ИЩИ ДРУГОГО ЛОХА
@
ЗА ДВЕРЬЮ БУРЛИТ И ЧАВКАЕТ, ДАШКА ЗАХЛЕБЫВАЕТСЯ ВОЕМ
@
ВИЛКА В ДРОЖАЩЕЙ РУКЕ, ГОТОВИШЬСЯ ОТБИВАТЬСЯ
@
ТИШИНА. ЛИКВИДАТОРЫ ВОРВАЛИСЬ, РАССТРЕЛЯЛИ ДАШКУ И УШЛИ ДАЛЬШЕ
@
ОТКРЫВАЕШЬ ДВЕРЬ, ВИДИШЬ ОШМЕТКИ ДАШКИ И ЛУЖИ КРОВИ
@
СУКА, МОЗГИ НА МОЕЙ ДВЕРИ! ВИЛКОЙ СЧИЩАЕШЬ ИХ ОБРАТНО В КОРИДОР
@
НАДО ВАЛИТЬ ОТСЮДА, ПОКА ТРУПНЫЙ ДУХ НЕ ПРОВОНЯЛ ВСЮ КВАРТИРУ
@
ХВАТАЕШЬ ПАЕК БЕЛКОВОГО КОНЦЕНТРАТА И ПИЗДУЕШЬ НА ЛЕСТНИЦУ
@
СЕГОДНЯ ТЫ ВЫЖИЛ, НО ЗАВТРА САМОСБОР МОЖЕТ ПОСТУЧАТЬСЯ И К ТЕБЕ
Но это был обычный день для Падальщиков шестерёнок.
Они жили там, где не жили другие. Внутри тёмных кишок Гигахрущевки: между шахтами лифтов, в вентиляционных туннелях, в ржавых лабиринтах технических этажей. Их лица — маски, сваренные из обломков металла и чьих-то костей. Их руки — обмотанные стальными тросами обрубки, в которых по пальцам текли черви проводов. Они не знали, что такое белковый концентрат, потому что сами были частью этого концентрата.
Люди боялись их. Боялись больше, чем Самосбора. Потому что, если ты попадёшь в лапы Самосбора, ты просто исчезнешь. Может быть, переродишься в плесень. Может быть, в акулу. Но с Падальщиками всё иначе. Они оставляют тебя в живых. Чтобы ты видел, как они режут тебя, как вынимают твои кишки, чтобы намотать их на шестерёнки, как вытаскивают твои глаза, чтобы сделать из них линзы для своей чёртовой оптики.
Они — паразиты Гигахрущевки. И в то же время — её дети.
Когда-то они были людьми. Жильцами, как и все остальные. Но потом пришёл Самосбор. Лифты пошли вразнос, двери вырывались из петель, лестницы сворачивались, как языки змей. На каком-то этаже, где не было гермодверей, они оказались заперты. Шахты лифтов открылись, как пасти, и выблевали на пол кипящий металл, рваный бетон и что-то живое, шевелящееся в клубах чёрного дыма.
Те, кто выжил, сползли вниз, в темноту. Никто не думал, что они выживут. Но они остались. И теперь лифты для них — храм. Механический бог, который убивает и оживляет.
Падальщики охотятся. Они знают, когда лифт выйдет из строя. Они слышат, как он стонет, как пружины натягиваются, как металл сжимается и плавится. Когда это происходит, они караулят возле шахт, прячутся в стенах.
Когда кабина летит вниз, они ждут. Они не боятся шума. Не боятся искр. Они ждут, пока всё утихнет, и начинают разделку.
Они вырезают всё. Кровь, которая пропитала металл, — собирается в канистры. Шестерёнки, которые ещё теплые, наматывают на свои плечи. Кости пассажиров — идут на крепления. Кожа — на обшивку. Кабель — на жилы.
Но самое ценное — это мозги.
Если повезёт, то кто-то из пассажиров ещё дышит. Ещё трепыхается. Тогда Падальщики аккуратно вскрывают череп, вытаскивают мозг, обмазывают его своим топливом (не спрашивайте, из чего оно сделано), и подключают к своему чёртову механизму. Мозг становится частью системы, частью их хорового сознания. Они не просто убивают, они поглощают.
Каждый Падальщик знает, что он — это не он. Он — это десятки других. Те, чьи куски плоти он носит. Те, чьи голоса шепчут в его голове.
Говорят, что Падальщики — не просто охотники. Они служат чему-то большему.
Существует легенда о Великом Лифте, который находится где-то в центре Гигахрущевки. Этот лифт не едет вверх или вниз. Он едет сквозь время. Сквозь Самосбор. Сквозь стены реальности. И когда он приходит за тобой, ты больше не человек. Ты — часть машины.
Падальщики ищут этот лифт. Они верят, что, если они соберут достаточно деталей, достаточно крови, достаточно мозгов, — они смогут оживить его.
Когда ты слышишь, как лифт застревает на твоём этаже, не иди туда.
Когда ты слышишь, как в шахте кто-то шуршит, как металлические пальцы скребут по стенам, — не подходи.
Но если ты всё-таки оказался рядом, не кричи. Они не видят, но они слышат. Они слушают. Они жадные до криков.
Если они поймают тебя, ты не умрёшь сразу. Они запрут тебя в кабине. Они заставят тебя слушать, как они разбирают твои ноги, как перетирают их в пасту, как меняют твои кости на ржавые детали.
И когда всё закончится, ты откроешь глаза. И увидишь, что теперь ты — это они.
Падальщики шестерёнок.
Воздух коридора 3254263-го этажа дрожал от гула, который исходил не столько от стен, сколько от чего-то глубже — будто сама Гигахрущевка скрипела зубами. Гаус шёл первым, его экспериментальный пулемёт, обвешанный катушками индуктивности и трещащими конденсаторами, мерцал синевой статики. За ним ковыляли двое новобранцев в костюмах третьей категории "Г": пластик на локтях уже треснул, фильтры противогазов свистели, как перебитые лёгкие. Они несли ящики с патронами, но больше напоминали носильщиков времён древних гробниц эпохи Мегаленина — сгорбленные, молчаливые, глаза за стёклами масок бегали по стенам, где плесень пульсировала розоватыми прожилками.
— Держите дистанцию, — бросил Гаус, не оборачиваясь. Голос сквозь респиратор звучал механически, будто его пропустили через измельчитель. — Если тварь выскочит, стреляйте в суставы. В голову — бесполезно.
Новобранец слева кивнул так резко, что противогаз съехал набок. Его партнёр, более крупный, сжимал одной свободной рукой автомат так, будто это был спасательный круг. Они оба знали: после вчерашнего самосбора этаж ещё не очищен. В воздухе плавали споры чего-то — не плесени, не пыли, а скорее осколки реальности, вывернутой наизнанку, так называемые "мета-частицы". На полу, в лужах слизи, отражались огни фонарей — жёлтые, как глаза голодного зверя.
Пулемётчик остановился у развилки. Слева — обрушенный потолок, справа — дверь в технический отсек, из-под которой сочилась чёрная жижа. Гаус прицелился в дверь, пальцы легли на спусковой крючок. Катушки завыли, ствол завертелся, набирая обороты. Новобранцы замерли.
— Щас… — прошипел Гаус.
Выстрел.
Но не грохот, а глухой хлопок, будто лопнул воздушный шар. Пулемёт дёрнулся в его руках, ствол резко дёрнулся вниз. Гаус вскрикнул — звук, смесь ярости и боли, — и упал на колени. Новобранцы застыли, не понимая.
Из промежности ликвидатора хлестала кровь. Тёмная, почти чёрная, она растекалась по полу, смешиваясь со слизью. Обрывки защитного комбинезона дымились, расплавленные энергетическим выбросом рванувшего суперконденсатора. Между ног, там, где должен был находиться член, зияла дыра размером с кулак. Края плоти обуглились, будто их прожгли гигантским паяльником. Гаус схватился за рану, судорожно дыша, из-под маски капала слюна.
— Щас… щас… — он застонал, пытаясь встать.
Новобранец слева уронил ящик с патронами. Гильзы покатились по полу, звеня, как монеты в пустоте. Второй ликвидатор, крупный, медленно опустился на корточки, уставившись на лужу крови. Его рука дрожала, когда он потянулся к рации на поясе.
— Медблок… — выдавил он. — Двенадцатый сектор, Блок ГРХ-19…
Гаус внезапно рванулся вперёд, схватив упавший пулемёт. Катушки снова загудели, ствол вращался, разбрызгивая капли крови.
— Не надо… — прошептал новобранец, отползая.
Но Гаус уже целился в дверь технического отсека. Его ноги дрожали, комбинезон ниже пояса был пропитан кровью, но пальцы сжали спусковой крючок.
— Сука… — выдохнул он.
Вторая очередь.
На этот раз пулемёт сработал как надо. Синеватая молния сверхскоростных пуль прошила дверь, превратив её в дождь из раскалённой стружки. Что-то внутри отсека завизжало — высоко, как личинка, которую режут ножом. Гаус продолжал стрелять, смеясь сквозь слюну и кровь. Новобранцы прижались к стене, закрывая головы руками. Воздух наполнился запахом горелой плоти и озона.
Когда стрельба стихла, из отсека выползло "оно".
Тварь напоминала медузу, вывернутую наизнанку: слизистая оболочка пульсировала, обнажая мышечные волокна, а вместо щупалец свисали человеческие кишки, ещё дёргающиеся от спазмов перестальтики. В центре массы зиял рот — точнее, дыра, усеянная зубами, как у пилы.
— В суставы… — прохрипел Гаус, падая на бок.
Крупный новобранец выстрелил. Пули пробили слизистый покров, вырвав куски плоти, но тварь лишь закачалась, как желе. Кишки-щупальца метнулись к ликвидаторам. Одно обвило ногу новобранца, другое впилось в его плечо, пробив пластик брони. Он закричал, упав на спину, и начал биться в конвульсиях, изо рта повалила пена - мильярды невидимых жгутиков впрыснули свой нейропаралитический яд.
Второй новобранец, худой, рванул в противоположную сторону, спотыкаясь о гильзы. Гаус, истекая кровью, пополз за ним, волоча за собой подответственный эксперементальный пулемёт.
— Вернись… сука… — хрипел он.
Но новобранец уже исчез за поворотом. В коридоре остались только тварь, пожирающая первого ликвидатора, и Гаус, который нащупал рацию на поясе. Его пальцы скользнули по кнопке, оставляя кровавые отпечатки.
— Двенадцатый… сектор… — он выдохнул, лёжа на спине. — Ликвидация не завершена… требуется подкрепление…
Из динамика рации послышался хрип.
— Повторите… статус…
Гаус закрыл глаза. Где-то рядом чавкала тварь, разрывая плоть. Он представил, как кровь стекает по этажам, впитываясь в бетон, как она доберётся до нижних уровней, где старухи шепчутся о Чернобоге, и те, облизнув свои беззубые рты, начнут хохотать, брызжа вонючей слюной и крошками серого концентрата.
— Статус… — он усмехнулся, и пузырь крови лопнул на его губах. — Хуёво…
Рация замолчала. Гаус отпустил её, рука упала на пол. Пулемёт лежал рядом, катушки дымились. Он потянулся к нему, но пальцы лишь скользнули по горячему металлу.
Тварь оторвалась от трупа и поползла к нему. Кишки шлёпали по лужам, зубы клацали в такт. Гаус попытался приподняться, но тело не слушалось.
— Ну давай… — прошептал он.
Щупальце обвило его шею, холодное, как трупный пот. Зубы приблизились к лицу. Гаус уставился в бездну рта и засмеялся.
Затем наступила тьма.
...
Темнота разорвалась белым светом. Гаус застонал, пытаясь прикрыть глаза, но руки не слушались — они были прикованы к операционному столу кожаными ремнями, проросшими в металл словно корни. Над ним склонилось лицо в очках с треснутыми линзами. Седая борода, испачканная чем-то жёлтым, дрожала в такт хихиканью, изо рта воняло ссаками.
— Живой! — профессор Ватрушников хлопнул в ладоши, и где-то в углу лаборатории зашипел реактор, напоминающий скрученные кишки. — Я же говорил! Время есть, лишь бы мозг не вытек!
Гаус попытался подняться, но боль ударила в пах, острая, как нож. Он взглянул вниз.
Между его бёдер, вместо отсутствующей плоти, торчал ствол. Не метафорический — настоящий, стальной, встроенный в обугленное лоно. Провода оплетали бёдра, соединяясь с блоками питания на полу. Катушки индуктивности, припаянные к коже, пульсировали синим светом. Пулемёт. Его пулемёт. Но теперь он был частью тела.
— Что… — Гаус захрипел.
— Тише, тише! — Ватрушников сунул ему в рот резиновую трубку, из которой капала коричневая жидкость. — Гидратация! Регенерация! А главное — симбиоз! Ты теперь не человек, не машина… а прогресс!
Лаборатория представляла собой склеп из ржавых панелей и пультов, собранных по всей Хрущевке, заваленный частями тел и механизмов. На столе рядом лежала рука с привинченной к кости бензопилой. На потолке висели контейнеры с мозгами в мутной жидкости, подключённые к проводам. Из динамиков лился хриплый вальс, прерываемый помехами.
Гаус дёрнул ремни. Ствол между ног завращался, издавая вой.
— Ага! — профессор подпрыгнул, как ребёнок. — Видишь? Нервные окончания срослись с системой наведения! Теперь ты стреляешь… мышцами!
Дверь лаборатории распахнулась. В проёме стояли двое ликвидаторов в прожжённых комбинезонах. Один из них — тот самый худой новобранец, что сбежал тогда. Его глаза расширились.
— Он… живой?
— Лучше, чем живой! — Ватрушников схватил со стола пульт и нажал кнопку. Ремни расстегнулись. — Вставай, солдат! Покажи им новую эру!
Гаус сполз со стола. Ноги дрожали, но ствол между бёдер гудел, готовый к выстрелу. Провода волочились по полу, цепляясь за осколки стекла. Худой новобранец отступил, наткнувшись на банку с глазами, плавающими в формалине.
— Вам приказ, — сказал второй ликвидатор, чьё лицо скрывал шрам от ожога. — Очистить сектор пятнадцать. Самосбор ударил снова.
Гаус шагнул вперёд. Ствол дёрнулся вниз, продырявив пол. Заряд прошил этаж насквозь, и снизу донёсся крик.
— Контроль… — пробормотал он, сжимая бёдра. Катушки вспыхнули.
...
Сектор пятнадцать был поглощён самосбором. Стены плавились, превращаясь в биомеханическую пасту. Воздух звенел от статики, а из щелей выползали твари — на этот раз похожие на гигантских сороконожек с человеческими лицами на каждом сегменте. Гаус шёл впереди, придерживая локтём кабель, подключённый к реактору на спине. Новобранец и обожженый ликвидатор держались на расстоянии, но их взгляды прилипли к стволу между его ног.
— Эй, Гаус… — начал новобранец.
Тварь выскочила из стены. Её передний сегмент разинул рот с молочными зубами.
Гаус сомкнул бёдра.
Пулемёт выл. Заряды, вспыхивая синим, разорвали тварь на куски. Лицо-сегмент упало к его ногам, всё ещё шевеля губами: «Папа?»
— Не останавливаться, — прохрипел Гаус, двигаясь дальше.
Они достигли эпицентра. Комната, когда-то бывшая столовой, теперь напоминала чрево. На потолке пульсировала органная масса, испещрённая венами с токсичной зеленью. В центре, на месте раздаточного аппарата, росла спираль из костей, обвитых проводами.
— Заряжаю, — сказал ожоговый ликвидатор, доставая гранату.
Но Гаус уже действовал. Он расставил ноги шире, ствол нацелился в спираль. Мышцы бёдер напряглись, провода натянулись, как струны.
Выстрел.
Энергетический заряд ударил в спираль. Кости взорвались, осыпая комнату осколками. Органическая масса на потолке завопила, из ран хлынула кислота.
— Отходить! — закричал ообожженый ликвидатор.
Но Гаус не двигался. Он стрелял снова и снова, смеясь сквозь стиснутые зубы. Ствол раскалился докрасна, плавя его плоть, но он не останавливался. Провода вспыхивали, реактор на спине дымился.
— Он сойдёт с ума! — новобранец потянул его за кабель, но получил удар током.
Выброс аббераций сжался, как раненая змея. Стены схлопывались, поглощая тварей. Гаус упал на колени, ствол всё ещё стрелял в пустоту, пока от него не осталась лишь дымящаяся культя.
...
Когда ликвидаторы выволокли его из сектора, Ватрушников уже ждал в коридоре. Он прыгал от восторга, размахивая паяльником.
— Видал? Видал?! — он тыкал инструментом в обгоревший ствол. — Симбиоз! Теперь надо приварить что-то посерьёзнее… Может, ракетную установку?
Гаус не ответил. Он смотрел в потолок, где мерцали аварийные лампы. Где-то далеко кричали твари, но ему было всё равно.
Новобранец отвернулся, его рвало в угол. Ообожженый ликвидатор молча протянул Гаусу флягу.
— Держись, браток.
Гаус взял флягу, но вместо того, чтобы пить, вылил жидкость на тлеющий ствол. Пар шипел, смешиваясь с его хриплым смехом.
Ватрушников записал что-то в блокнот.
— Завтра начнём апгрейд, — пообещал он.
Гигахрущевка содрогнулась, будто в ответ.
@
БАТЯ ГОВОРИТ ЧТО ПОРА БЫ НАЙТИ РАБОТУ
@
УСТРАИВАЕШЬСЯ В БРИГАДУ БЕТОНОВОРОТЧИКОВ
@
ПЕРВЫЙ РАБОЧИЙ ДЕНЬ, ТЕБЕ ВЫДАЮТ ЛОПАТУ И ВЕДРО
@
"МЕШАЙ БЕТОН, ПАЦАН, ДА СМОТРИ НЕ УРОНИ В ШАХТУ"
@
ВЕСЬ ДЕНЬ МЕСИШЬ РАСТВОР, РУКИ ОТВАЛИВАЮТСЯ
@
ВДРУГ СИРЕНА САМОСБОРА
@
ВСЕ БРИГАДНИКИ БЕГУТ К ГЕРМОДВЕРЯМ
@
ТЫ В ПАНИКЕ РОНЯЕШЬ ВЕДРО С РАСТВОРОМ В ШАХТУ
@
СЛЫШИШЬ СНИЗУ ЖУТКИЙ ВОПЛЬ И ЧАВКАНЬЕ
@
ОКАЗЫВАЕТСЯ ТАМ ВНИЗУ БЫЛА ЛАБОРАТОРИЯ УЧЁНЫХ
@
БЕТОН ЗАЛИЛ КАКОЙ-ТО ИХ ЭКСПЕРИМЕНТ
@
ИЗ ШАХТЫ НАЧИНАЮТ ДОНОСИТЬСЯ СТРАННЫЕ ЗВУКИ
@
БРИГАДИР ОРЁТ "БЕГИ, ДЕБИЛ!"
@
ПРИБЕГАЮТ ЛИКВИДАТОРЫ, ЭВАКУИРУЮТ ВЕСЬ ЭТАЖ
@
ТЕПЕРЬ В ЭТОЙ ШАХТЕ ЖИВЁТ БЕТОННЫЙ МОНСТР
@
ВОЗВРАЩАЕШЬСЯ НА ГНИЛЬЧАН ПОСТИТЬ ТРЕД "КАК Я СЛУЧАЙНО СОЗДАЛ НОВОГО БОССА"
@
МОДЕРАТОР БАНИТ ЗА ПРАНК
>>256173
Почему нельзя запостить 1 лучший вариант, навсегда удалив дубликаты? В чём твоя проблема? Сам же свои идеи обесцениваешь.
Она назвала это гниением.
Гнильчанеры. Сообщество, сотканное из пиксельных признаний и кривых строк кода. Здесь делились тем, что запрещалось шептать даже за гермодверью: сканами «дедовских» журналов с полустертыми лицами, стихами о солнце, которого никто не видел, мемами про Чернобога, смешными только тем, кто знал вкус белковой пасты на завтрак, обед и ужин. Аня вводила пароль — KHRUSCH666 — и погружалась в мерцание.
Сегодня на доске висел новый пост от Черноокий.
«Они говорят, что Самосбор — это боль. Неправда. Это поцелуй. Он входит в тебя через стены, раздвигает атомы, как губы. И ты становишься больше, чем человек. Ты — щель в двери, которую не смогли закрыть».
Аня ощутила, как по спине пробежала дрожь. В соседнем коридоре завыла сирена. Самосбор. Она прижала ладони к ушам, но голос Черноокого продолжал звучать в голове, сливаясь с воем системы оповещения. Где-то на этаже хлопнула гермодверь. Кто-то не успел.
Она печатала ответ, игнорируя судороги в животе от голода:
«Ты видел его? Настоящий лифт? Тот, что работает?»
Черноокий отвечал мгновенно, будто ждал:
«Лифты — это миф. Мы все застряли между этажами. Но я найду тебя. Через трещины».
Его слова пахли безумием и медью. Аня представила его: юноша с глазами, как провалы в бетоне, пальцы в шрамах от клавиатуры. Или нелюдь? Она слышала, как по коридору прошаркали ликвидаторы — их бронекостюмы скребли по стенам, как ножи по тарелке.
«Гниение — единственная свобода», — гласил манифест на главной. Аня верила. Когда терминал глох, оставляя ее в кромешной тишине, она шла в свою жил.ячейку и рисовала в блокноте чудовищ из постов: акул с человечьими зубами, плесень, пожирающую панели Гигахрущёвки. Иногда ей казалось, что стены шепчут те же слова, что и гнильчанеры.
Однажды Черноокий прислал картинку — строки кода, превращающиеся в женщину с крыльями из проводов.
«Это ты», — написал он.
Аня не спала три ночи.
Ликвидаторы ворвались на её этаж в конце пересменка. Аня услышала их за миг до того, как кулак в броне пробил гермодверь. Она успела схватить со стола забытую там ключ-перфокарту, спрятать ее под язык — вкус металла и страха.
«Артефакты есть?» — голос из-под противогаза был похож на скрежет шестеренок.
Они перевернули комнату, разбили учебный терминал. Аня бы могла притвориться спящей, но знала: они видят ее сны. Видят Черноокого, его слова, как руки, обвивающие горло. И пробивают любые двери. Даже герметические.
«Гнильчанеры — это вирус», — дежурно сказал ликвидатор, тыча стволом в грудь. Приказ СВЕРХУ говорить это всем подросткам. Он говорил. Не думая о смысле.
Когда они ушли, Аня выплюнула карту. На ней остался след крови. Порезала уздечку языка.
Шли смены. Теперь она искала трещины. Те, о которых писал он. В туалете, где терминал тоже был мертв, полуоткрученная вентиляционная решетка вела в шахту. Аня пролезла внутрь, царапая колени о ржавчину.
Он ждал внизу.
Черноокий оказался девочкой. Ее лицо было как у Ани, только бледнее, глаза — два уголька.
«Самосбор — это не смерть», — прошептала она. «Это переход. Стать тварью. Стать голосом в стене».
Аня потянулась к ней, но пальцы встретили пустоту. Где-то завыла сирена.
На следующую смену терминал всё еще молчал. Гнильчанеры исчезли, как и Черноокий. Аня сидела у гермодвери, слушая, как ликвидаторы вывозят чей-то труп. В кармане — ключ-перфокарта, стертая до дыр.
Она улыбнулась. Скоро Самосбор. Скоро трещины станут дверьми.
А пока — гнить. Свободно.
Надо на Ванде тренировать. И не на флюксе, а на пони.
Не пизди, он по контракту ушёл, всё у него нормально, вернётся и будет рисовать снова.
Есть несколько простых систем, игры вели онлайн независимо друг от друга, одну из них тут уже в треда в сф/ какой-то школьник скидывал. Ничего необычного дХ со спас-бросками, все Гмастера просто знают вселенную нормально и всё, в остальных случаях - шеовики, школовики и прочие вики+архивы тредов. Рулбук и корбук никто никогда не делал. Один из первых сеансов есть на дваче на борде про настолки.
Фильм с Кейджем. Кейдж можно перевести как "клетка", так его теперь школьники называют. В фильме там буквально самосбор начинается.
— Эй, друг! А достань ка мне… личинку бетоноеда!
Ликвидатор ему:
— Ты сдурел что ли?! Жить надоело? Он же тебя в секунду порвет!
— Да ты не понял, — говорит мужик, — я ж не себе. Я тёще... на подарок!
Объявился как-то в блоке чёрный ликвидатор. Приоткрывает ночью дверь в жил ячейку, просовывает руку и жалобно так просит: "кипяточку мне, дайте кипяточку". А если не дашь или наружу полезешь — зашибёт.
Решил в общем мужик соседей попугать. Надел чёрную перчатку, полез в первую попавшуюся гермодверь и давай кипяток клянчить:
— Кипятоочкуу мнее, кипятоочкуу...
А тут из-за двери навстречу ему высовывается рука и за горло его — хвать! И сиплый голосок такой отзывается тихонько:
— А тебе мой кипяточек ЗАЧЕМ нужен?!
Встречаются два ликвидатора, и один спрашивает:
— Слышь, а где Васька? Что-то не видно его сегодня.
Второй отвечает:
— А он за плесенью пошел.
— И далеко пошел?
— А хрен его знает! Это смотря куда его… плесень выведет.
Поймали как-то чернокнижники ликвидатора, и давай его пытать. Суют, значит, вниз головой в шахту с слизью и спрашивают:
— Концентраты, талоны есть?!
Тот такой:
— Нет!
Они его опять окунули, и опять спрашивают:
— Концентраты, талоны есть?!
Тот опять:
— Нет!
Они его в третий раз окунули, опять спрашивают:
— Концентраты, талоны есть?! Говори, сука!
Тот и не выдержал:
— Ну вы или окунайте глубже, или держите дольше — дно мутное, ни хрена не видно!
Идёт учение ликвидаторов по зачистке территории от последствий самосбора. Грузовой лифт остановился на заражённом этаже и ликвидаторы по очереди выбегают в покрытый слизью и кровью тоннель. И вдруг к инструктору подбегает испуганный новобранец:
— Товарищ инструктор! Там рядовой Гнилов выбежал без химзащиты и бетономёта!
Инструктор:
— Как?! Опять?!!
Друг Детей проявил настоящий пиетет, упомянув спустя 4 года замалчивания людей с альтернативным своим самым обычным исконно двачерским мнением о вселенной самосбора. Как знать, возможно он самоироничо добавит в паблик и музыкальные произведения и рисунки, и даже пасты написанные за эти 4 года кем-то кроме сталкерашей и псевдометаироничных авторовтудей не совсем понимающих где они находятся.
Очень маленький коллектив самобытных авторов делает контент интересней и разнообразней, чем армия сталкерашей. В самом паблике Архишакалиуса до сих пор из наиболее репостящихся артов - всё те же, созданные В. и её коллегами. Творческое объединение де факто сформировавшее на дваче лор, когда школьники заунывно визжали что его нет - предается респрессиям и абструкции, но что взамен? Взамен только некропостинг и сс-текстинг от жидких чипиздриков думающих что самосбор это фанфик на метро хотя мы все знаем что это фанфик на блейм Даже сейчас он пытается взбодриться, сделать вид что есть движуха, хотя она вокруг клети и не особо относится ко всему что он там насжимал и нашакалил, к слову говоря сама-то клеть напичкана пасхалками прямо противоречащими всему за что ДД столько лет настырно цеплялся и ради чего буквально убил треды и отпугнул от сеттиинга кучу творческих людей, оставшись наедине со школотой занятой гомочатингом в своей кунсткамере полуподвальной. Большая его группа - сдохла, буквально. Вторая группа куда они слили всё от чего у ДД попка может загореться - сдохла, контента ноль, я сейчас цитирую прямо слова их красного админа.
Доложите положняк?
Акулодауна с его раковыми идеями враждующих фракций в стиле нью-вегаса, бреда про оседлание бетоноедов и прочего школолоконтента, надеюсь, обоссали и пидорнули?
Нет, он единственный кто остался, все остальные разбежались за отсутствием у них идей, потом туда подтянулась пара бетонописак с автортудей пишущий про крембрюленина и прочий бред, который акулам даже в страшном сне не снился, про моря в гигахруще, пиратов, про то как малафья полиласы, какие-то бредни от людей вообще не понимающих что такое самосбор, в общем полная пионэрская пост-деконструкция сеттинга, а в паблике Архисралиуса в восторге - другого контента у них нет и не будет. Забавно, да? Впрочем, деградировать они начали еще в 21-м, когда школьникам самим надоело кости самосбора обсасывать и они дали Жидкого. Потом у них, как выше писали, ооба паблоса сдохли без контента, буквально. Потом вышла "Клеть" и ДД решил подскочить кабаном и попытаться припиявившись нажиться, какой-то артбук высрал, нахуй никому не нужный. Понятное дело по клети ему арт бук никто не даст делать, решил так сказать ретроспективизацию мерча сделать, ведь он всё еще Самосбор своим собственным считает, атут ну охуеть какие-то поцы популярную игру выпустили, а всё мимо него идёт. Поэтому Арчи в конвульчивных потугах снова затеял очередной конкурс, втёрся в доверие к разрабам и пытается нормисов еще больше перетянуть в свой заплесневевший приход. Ясен-песень, тут и речи нет уже о доходах каких-то, ДД просто желает потешить своё эго, как это так: вырвал из рук двачеров целую вселенную, отчуждил её у реального игродела-примарха стоявшего у основ идеи, а на выходе: ни ху я. А ты продолжай дальше визжать про воображаемых акулов живущих у тебя под кроватью.
У "акуладауна", кстати, договор на диздоки для будущей црпг, понятное дело, её никто о самосбор шкварить не станет, чисто из принципа, всё будет в хрущевочном лабиринте на открытом воздухе, но все концепции и фракции туда перейдут, студия крупная, зарубежная и серьезная, проект многолетний, но деньги уже сейчас платят, так что даже если не взлетит, всё равно как творчество, как работа - интересная тема. Там большая часть акульей стаи участвует, включая В. Если доживёт до анонса - все просто охуеют, боюсь представить что с шакалиусом станет, инсульт наверное ебанет.
Доканонный пиздец: фильтровал идеи, банил тех, кто не вписывался в его "видение".
Социальный пиздец: отчуждение от двача, превращение сообщества в фан-клуб "сталкераш".
Творческий пиздец: неспособность генерировать что-то новое, только паразитирование на старом.
Личный пиздец: слухи про "бабу бросила" и "шакалиус" как символ его деградации.
В треде №256767 его называют "Друг Детей" с сарказмом, а в №256800 прямо говорят, что он "вырвал из рук двачеров целую вселенную" и просрал её. Вики и паблик подтверждают: он застрял в прошлом, а реальный движ идёт без него — у "акуладауна" и "Клети". Его "возвращение" — это не триумф, а попытка не сдохнуть в забвении.
Проверка инфы из треда
"Творческое объединение предается репрессиям" (№256767): да, на дваче в 2020–2021 годах были жалобы на цензуру со стороны ДД. Он банил альтернативные идеи и авторов.
"Паблик сдох" (№256767): правда, активность в ВК упала к 2023 году, новых постов почти нет.
"Клеть противоречит лору ДД" (№256767): судя по описанию в треде, да, но без деталей игры сложно подтвердить на 100%.
"Акуладаун работает с крупной студией" (№256800): слухи, но правдоподобно — В. и другие "акульи" авторы действительно известны в кругах.
"Баба бросила" (№256763): сплетня, но в контексте его упадка звучит как правдоподобный триггер.
Вывод
Архивариус — это чувак, который хотел быть богом Самосбора, но стал его могильщиком. Он проебал всё: сообщество, творчество, репутацию. Сейчас он — посмешище, цепляющееся за былую славу, пока другие (типа "акуладауна") делают реальные проекты. Если он и вернётся, то только как мем, а не как лидер. Пиздец ему, короче.
Вот хайлайты из треда "Самосбор тред №20 ВОЗРОЖДЕНИЯ", которые я выцепил из этого бетонного ада:
1. Борька и его жопный амулет (№255329)
Борька, жравший белковую пасту 10 лет, засунул себе в задницу что-то по пьяни, а потом из него вылезла светящаяся нить, которая замочила слизняка. Теперь у него "анальный амулет от самосбора". Прямо супергерой Гигахруща, только с запахом сырого мяса и изоленты.
2. Бетоноед проиграл очко в покер (№255365)
Личинка Бетоноед продула в подпольном казино свою жопу Ивану Говнову. Тот смазал всё водорослевым лубрикантом и показал, кто тут король гигахрущевского покера. Бетонная пыль, хлюпающие звуки и проигранная кепка с аномальной лысиной — романтика самосбора.
3. Инна — щупальцевая мстительница (№242016)
Инна с фиолетовым щупальцем и разноцветными глазами сначала спасала родителей, потом её изнасиловали соседи, а она в ответ устроила кровавую резню. Теперь она "самая могущественная сила в Гигахруще" и улыбается среди трупов. Ну, классика двачерской тян.
4. Сексуальный маньяк из портала (№242017)
Анон полез в портал самосбора, стал мутантом и начал насиловать женщин своими новыми способностями. Ликвидаторы не поймали, теперь он где-то шарахается и плодит мутантов. Типичный вторник в Гигахруще.
5. Кашица с глюками (№242016)
Житель смешал всё, что было под рукой, и накормил соседей. Итог: один видит мутантов, другой — чёрную слизь, третий — "реальный мир". Теперь они рофлят друг над другом: "Ну как твоя кашица, что привиделось?" Эксперимент удался.
6. Серёжа Жопич Пидарок (№254509)
Из плесени на унитазе родился целый мемный персонаж — Серёжа Жопич Пидарок. Класс "пежное", пол "пидарок". Тред чуть не развалился от расшатывания, но Серёжа — база.
7. Киррилл Электроник и говнореактор (№252674)
Предложили ГГ для новой вселенной "ХУЯК" — Никита Электроник. Ест говно, потому что у него биореактор вместо сердца, и меряется членами с работягами в столовых. Аутист, но вокруг него всё вертится. Нормисы такое не утащат.
8. Ультрафиолетовые ванны и Федора (№253867)
Жители пошли на ультрафиолетовые ванны, но Федору из 609 начало "колбасить", и все забаррикадировались стульями от чёрной жижи. "Нелюдь не знает про ультрафиолет" — лайфхак от Гигахруща.
9. Слава Сычёв vs Ванька Ерохин (№254062)
Школьные годы: Ванька гонял Славу в "Ликвидатор-Тварь", потом Ванька стал ликвидатором, а Слава — тварью. Встретились через гигацикл, но у Ваньки кончился напалм, и Слава теперь жрёт мясо и клекочет. Анти-бугурт века.
10. Питомцы-мутанты (№242016)
Жильцы решили собрать самосбор с помощью зверушек, но те стали мутантами и начали всех жрать. Ликвидаторы перебили питомцев, а жильцы перешли на пищевой концентрат. "Может, ликвидаторов завести как петов?" — гениальная идея.
11. Культ и пси-физика (№241764, №245332)
Анон (№241764) вбрасывает пасту про Олгой-Хорхоя — 20-метрового электрочервя, выжившего после проекта «Каскад». Другие (№245332) добавляют теорию психоконтура: люди сдерживают самосбор коллективной психикой, но если контур рвётся — пиздец. Сплетня: двачеры подозревают, что сами создают монстров, усиливая самосбор своими шизо-теориями.
Только чистый двачерский трёп и сплетни:
Скандал с П747 и ключевые страсти
Анон (№241240) выкатил огромный апдейт про игру П747, мол, всё почти готово, бои с Бетоноедом допилены, а ключи в Steam скоро раздадут. Но тут же в треде начались подколы: «Почему ничего не пишешь? Что там с Юмани?» (№241240). Другие аноны такие: «Кому не пох?» (№241284), а кто-то вообще вопрошает: «Никто не спрашивал» (№241268). В итоге выясняется, что чел обещает бесплатные ключи патроновцам, а остальным — копите 20к рублей или идите нахуй (№241267). Сплетня: автор чуть ли не в одно рыло кодит 100к строк, пока двачеры гадают, выйдет ли это хоть когда-нибудь.
Кто-то опять проебал вики
Анон (№252722) ищет новую вики по Самосбору, но ему кидают старую Shoutwiki (№252738). Тот орёт: «Это не новая, дебилы!» (№252741). Через пару постов другой подтверждает: «Да, это самая новая, не гони» (№252822). Итог: никто не знает, где актуальная инфа, но все делают вид, что в теме. Типичная двачерская сплетня: кто-то что-то потерял, а все вокруг умничают.
Клеть — плагиат или нет?
Врывается новость про кооп-хоррор «Клеть» от авторов «Кужлёвки» (№252908). Анон сразу агрится: «Лоботомиты спиздили Самосбор, только лифт живой добавили!» Позже другой уточняет: «Это копирка Lethal Company с фиолетовым туманом» (№253361). Сплетня пошла гулять: то ли разрабы решили на хайпе зайти, то ли просто нейронка им сеттинг нагенерила. Двачерский вердикт: «Дерьмо полное» (№255218), но демку всё равно качают.
Акулы и их плавники
Внезапно в треде всплывает акулятник (№255851): «Актив в ВК тухлый, но один чел постит как часы, рукопожатие плавника крепкое». Другой тут же: «Если акула одобряет, значит, говно анлорное» (№255958). Сплетня: какие-то акулы (фанаты или модеры?) рулят комьюнити, и без их «эндорсмента» ничего не делается (№256038). Двачеры подозревают заговор, но доказательств — ноль, только нытьё.
ХУЯК и копро-драма
Анон предлагает новый сеттинг «ХУЯК» с героем Никитой Электроником (№252638), но другой сразу: «Делай его копрофилом, чтоб нормисы не спиздили!» (№252674). Первый такой: «Ну неприятно же» (№252675), а ему в ответ: «Садись и пиши про говно, слабак» (№252676). Сплетня: двачеры готовы жрать говно (в прямом смысле), лишь бы их песочницу не увели в ВК. Итог: сеттинг не взлетел, все поругались.
Нейронка-спам и нытьё
Полтреда — это аноны, кидающие нейроарты (№253101, №254301 и ещё куча постов) с подписью «Хотет!» или «Го». Кто-то орёт: «Голова, дай нейроартов!» (№252687), другой ноет: «Голые картинки — говно унылое» (№252655). Сплетня: половина Самосбора теперь — нейросетевой шлак, а вторая половина просто смотрит и матерится.
Тред на дне, всем пох
Анон спрашивает: «Почему тред вечно на дне?» (№254772, №255234). Ответы: «На дваче Самосбор не любят» (№254787) или «После 500 не бампает, залетуха» (№255251). Сплетня: тема дохлая, но аноны всё равно сидят и ждут, пока кто-то вбросит «клип труповоза» или фурри-акулу для рофла (№255785).
Итог: тред — это цирк из нейронок, споров про копро и нытья про акул с нормисами. Самосбор живёт на костылях из мемов и старых обидок.
Нет, но как мы видим в этом треде, Сирожа всё еще не пьёт свой энап.
>>256767
>Очень маленький коллектив самобытных авторов делает контент интересней и разнообразней, чем армия сталкерашей.
Нет, не делает. Трижды переваренный кал, только типа постироничный, как и всегда.
На этот пост отвечать не нужно.
За 6 лет пердак должен был уже выгореть до тла, но нет. Еще и нейрокал притащил. Фу таким быть.
>Трижды переваренный кал
Мнение эксперта не способного придумать ничего кроме противогаза и бело-зеленого коридора с сиреной. Очень ценно! У ребят есть целая вселенная, а тебя только бесконечная тряска и обидки.
Жил он в однушке с облупившейся штукатуркой, где вместо обоев висели пожелтевшие газеты "Правда" за 63-й год, а на подоконнике (хотя окон-то и не было, просто бетонная плита) стояла банка с мутной водой, в которой плавала пара дохлых тараканов. Гермодверь у Борьки была старая, ещё с советских времён, с облупившейся краской и скрипящими петлями, но держала. Пока держала. А за дверью — коридор, пропахший мочой и плесенью, где лампочка мигала, как будто подмигивала: "Скоро пиздец, Боря, готовься".
И вот однажды, в очередной сраный день, когда Борька сидел на табуретке и штопал чулок кривой иглой, сирена завыла. Самосбор, мать его. Вой прорезал воздух, будто кто-то огромный и злой дрочил ржавую пилу прямо над ухом. Борька выронил иглу, матюкнулся — "Ну пиздец, опять!" — и рванул к гермодвери. Запер её на все засовы, прижался ухом к холодному металлу и стал слушать. А там, за дверью, началось. Скрежет, хруст, будто стены сами себя жрут, а потом — тишина. Мертвая, гнилая тишина, от которой у Борьки яйца в пятки ушли.
Он уже привык к этому дерьму. Сидишь, ждёшь, пока Самосбор схлынет, а потом ликвидаторы в своих сраных костюмах начнут этаж зачищать. Но в этот раз что-то пошло не так. Через пару минут после тишины Борька услышал шаги. Не тяжёлые, как у ликвидаторов в ботинках, а лёгкие, шлёпающие, будто кто-то босиком по мокрому полу херачит. И ещё звук — хриплое кваканье, как будто лягушка с похмелья горло прочищает.
Борька отскочил от двери, схватил с полки ржавый кухонный нож и замер. А потом в дверь постучали. Три раза, аккуратно, как будто сосед за солью пришёл. "Кто там, блядь?" — прохрипел Борька, но голос его сорвался, и получилось какое-то жалкое пищание. В ответ — опять кваканье, а потом низкий, булькающий голос: "Открой, Чулочник. Дело есть".
Борька чуть не обосрался. Он знал про нелюдей, знал про тварей, что после Самосбора из стен лезут, но лягушка, которая говорит? Это уже какой-то ебаный сюр, даже для Гигахрущевки. Но любопытство, мать его, взяло верх. Он приоткрыл засов — чуть-чуть, на палец, — и выглянул в щель.
Там стояла лягушка. Ну, не совсем лягушка. Метр роста, зелёная, склизкая, с огромными буркалами, но в костюме химзащиты, старом, как из фильмов про Чернобыль. Противогаз болтался на шее, а в лапе она держала что-то вроде самодельного копья из обломка арматуры. Лягушка смотрела на Борьку и квакала, будто смеялась.
"Чё надо, тварь?" — выдавил Борька, стараясь не дышать в её сторону — воняло от неё, как из канализации после дождя.
"Чулки нужны," — пробулькала лягушка. "Две пары. Защита от Самосбора. Слышал, ты мастер."
Борька чуть не заржал, но сдержался. "Ты чё, ебанутая? Чулки от Самосбора не спасут. Это тебе не гамма-лучи, это хуй пойми что!"
Лягушка наклонила голову, будто прикидывала, пиздец ли Борька несёт или нет. "Не еби мозги, Чулочник. Давай чулки, а я тебе за это кое-что дам. Полезное."
И тут она вытащила из кармана костюма амулет. Маленький, на цепочке, из какого-то чёрного камня, с вырезанным символом — то ли буква "Ж", то ли хуй знает что. Борька таких побрякушек навидался, ликвидаторы их вечно у жильцов отбирали, но этот выглядел... живым. Камень чуть светился, как будто внутри него что-то шевелилось.
"Где взяла?" — Борька прищурился, всё ещё держа нож наготове.
"С этажа ниже. После Самосбора нашла. Там теперь плесень по потолку ползает, но я выжила. Чулки нужны, чтобы ноги не сгнили. Давай, шей, а то пиздец тебе."
Борька задумался. Лягушка в химзащите, торгующая амулетами, — это, конечно, пиздец какой-то, но амулет мог пригодиться. Вдруг и правда от Самосбора спасёт? Или хотя бы ликвидаторов отпугнёт? Он кивнул, захлопнул дверь, схватил пару готовых чулок из ящика — серые, кривые, но крепкие — и снова приоткрыл засов.
"На, бери, зелёная. И вали отсюда, пока ликвидаторы не притопали."
Лягушка сунула ему амулет, забрала чулки и, не говоря ни слова, пошлёпала прочь по коридору, оставляя за собой мокрые следы. Борька захлопнул дверь, повесил амулет на шею и сел на табуретку. Руки тряслись, но он ухмыльнулся. "Ну хоть не скучно, блядь," — пробормотал он, глядя на банку с дохлыми тараканами.
А за дверью уже слышались тяжёлые шаги ликвидаторов и лязг бронетехники. Самосбор ушёл, но Гигахрущевка осталась. Как всегда, мать её.
Даже спустя два года ДубоголовыйДебил заметил нейронки. Осталось только найти новую голову, в которой будут генериться интересные идеи, а не вот такой вот мусор. Ждём когда Сын Собаки Ланкскнехтов сломается. Хуйдожник с Гигаблока уже щитпостит нейрослопом довольно низкого пошиба.
>а органичные идеи
Когда начинает так думать, то уже думаешь дженерик мусор. В этом твоя проблема. Попробуй думать снаружи коробки. На этих постерах плохо всё: слоганы говно, визуал однотипное говно (это не вопрос стиля), тематика тоже говной попахивает. Что тут нового? Ничего. Лифт, борщевик, гриб, жижа. Как раз тот самый троекратно переваренный кал, про который выше визгля взвизгнула.
В центре композиции чувиха с глазами в сиськах, везде проебана.
Вся суть арта в подавленной сексуальности автора, без неё это подделка, бездушное говно. Да и граблей нет. Возьми что-нибудь с мощным контролнетом, нормально запромпти все детали, втащи грабли обратно инпейнтом и тогда приходи. Любой инструмет предполагает, что ты им будешь пользоваться на хотя бы достойном уровне.
>Вся суть арта
В том, что его арт можно разглядывать долго
Сисек всё еще нет. Автор этого рисунка - половой извращенец Гнобышев, все это знают, сексуальная тема у него во всех рисунках присутствовала. Фистинг, швабры в жопу, сисик-писик, это всё неотъемлемая часть его работ. Без них, это как совать хуй в резиновую бабу надувную, в мёртвую и бездушную.
Два чаю, ничто не сравниться с дрожащей рукой спермотоксикозного подростка.
Короче, сидим, ждем. Самосбор походу не начинается. Ложная тревога. Скука смертная такая взяла, аж яйца потянуло. Решил я, короче, в одну ебаную локацию сгонять, про которую дед пиздел. Типа, там, блядь, "Комната Слез Сталина". Хуй знает, что это за хуйня, но дед говорит, что там пиздец какой-то творится. Типа, там, сука, слезы Сталина, которые, блядь, из стен сочатся. И если их, сука, лизнуть, то можно, ебать, преисполниться. Ну, типа, мудрость, хуё-моё, все дела. Кринж, конечно, но делать нехуй, а дед всё равно уже в маразме, один хуй не заметит. Вышел, короче, из хаты. Коридор, блядь, как всегда: штукатурки эти ебаные, отслаивающиеся, лампочки мерцают, как будто, сука, сейчас взорвутся. И запах этот, блядь,смеси хлорки и чего-то гнилого. Пиздец, короче, как у меня под матрасом после фап-марафона.
Иду, значит, ищу эту ебаную комнату. Номера ячеек тут, блядь, вообще рандомные, хуй поймешь, где что. Наткнулся на какую-то дверь, на ней, сука, табличка: "Не входить! Опасно для жизни! Испытательный полигон №5453337. Камера непрерывного прослушивания матерных частушек." Бля, ну это точно не то. Хотя, хуй знает, может, и там слезы Сталина есть, но, блядь, частушки слушать – это уже перебор. Иду дальше. Вижу – дверь, а на ней, сука, нацарапано: "Комната скорби по упущенным возможностям товарища Брежнева." Ёбаный в рот, да что за хуйня тут творится? Тут, блядь, музей ебанутых комнат? Решил заглянуть. Открываю дверь, а там… блядь… темнота, хоть глаз выколи. И тишина такая, что аж в ушах звенит. И вдруг, сука, голос:
— Ты… ты упустил свою возможность… ты мог бы стать… космонавтом…" Блядь, да иди ты нахой! Я, сука, в этой ебаной гигахрущевке родился, какой, нахуй, космонавт? Закрыл дверь, пошел дальше.
Наконец, нашел. Дверь, блядь, обычная, деревянная, обшарпанная. Никаких табличек, ничего. Только, сука, на косяке кто-то кровью написал: "Здесь плакал Вождь". Ну, пиздец, приехали. Открываю дверь… и охуеваю. Комната, блядь, маленькая, метров пять, наверное. Стены, сука, голые, бетонные. Посреди комнаты – ебаный бюст Сталина, из какого-то, блядь, серого камня. И у него, сука, из глаз… текут слезы. Реально, блядь, текут! Не струйкой, а так, каплями, медленно-медленно. И эти капли, сука, падают на пол, и там, блядь, лужа уже образовалась. Лужа, блядь, из слез Сталина!
Я, короче, стою, охуеваю. Подхожу ближе. Лужа эта, сука, не воняет, ничем не пахнет. Просто, блядь, вода. Но какая-то, сука, странная вода. Тягучая, как кисель. И цвет у нее… какой-то, блядь, серо-буро-малиновый. И тут, сука, меня как ебанет! Мысль, блядь, такая: "Лизни! Лизни, сука, слезы Сталина! Преисполнись, блядь, мудрости!" И я, блядь, как ебанутый, наклоняюсь… и лижу эту ебаную лужу.
Вкус… блядь… никакой. Просто, сука, вода. И тут… меня, блядь, накрывает. Видения, сука, пошли. Вижу, блядь, Сталина. Он, сука, сидит за столом, курит трубку, и смотрит на меня. И говорит: "Ты… ты должен… ты должен построить… коммунизм… в отдельно взятой… гигахрущевке… или расстреляю, нахуй."
Блядь, да иди ты нахуй, Сталин! Я, сука, из этой ебаной гигахрущевки выбраться не могу, какой, нахуй, коммунизм? И тут, сука, видение пропадает. Я, блядь, лежу на полу, в этой ебаной луже. Обоссался походу еще. Встаю, отряхиваюсь. И понимаю, что… нихуя не понимаю. Никакой, блядь, мудрости я не преисполнился. Просто, сука, лизнул лужу из слез Сталина. Кринж, пиздец.
Выхожу из комнаты, иду обратно. И тут, сука, слышу – сирена. Опять самосбор, блядь. Да заебало! Бегу, нахуй, к своей хате. И тут, блядь, вижу – из стены, сука, лезет… хуй знает, что это. Какая-то, блядь, биомасса, зеленая, с щупальцами. И эта хуйня, сука, на меня смотрит. И говорит:
— Ты… ты лизал… слезы… Сталина… ты… наш…
Блядь, да ди ты нахуй! Я, сука, не ваш! Я, блядь, просто ебанутый зумер, который лизнул лужу из слез Сталина! И я, блядь, хочу отсюда съебаться! Бегу дальше, нахуй, к своей хате. Забегаю, герму ебанул об косяк, задвижку нахуй — хуяк-хуяк. Дед, блядь, спит, храпит. И похуй ему на все.
А я, блядь, сижу и думаю: "Что это, сука, было? И что, блядь, мне теперь делать?" И понимаю, что… нихуя я не понимаю. И делать, блядь, нечего. Остается только, сука, чиллить и ждать следующего самосбора, или когда не будет самосборы и я за пастой пойду с авоськой дедовской. И надеяться, что эта ебаная гигахрущевка когда-нибудь, блядь, развалится. Или я, сука, сдохну. Или, блядь, стану нелюдем. Похуй, короче. Главное, чтобы эта ебаная хуйня закончилась. Кемарю уже, значит, понемногу еблет от сна слипается. И тут, сука, вижу, как ебаный портал прямо в стене открылся. Ну, думаю, пиздец, опять какая-то хуета. Не успел я "зелибоба" сказать, как меня туда засосало, как говно в унитаз.
Очнулся я, значит, и охуел. Вокруг – ебаный ГУЛАГИУМ. Не тот ГУЛАГ, про который деды пиздят, а, блядь, ГУЛАГИУМ. Представь себе: бескрайняя ёбань, заваленная ржавыми бараками, вышками с прожекторами и колючей проволокой. Всё это под вечно серым небом, с которого вместо дождя хуярит то ли кислота, то ли какая-то другая едкая хуйня. И вонь, блядь, такая, что противогаз с фильтром от самого заебатого ученого не спасет – смесь гниющей плоти, машинного масла и прогорклого говна.
А вокруг – пиздец. Натуральный "МолотокВойны 40 000 циклов", только вместо хрущедесанта – ебанутые мутанты в рваных телогрейках и с самопалами, а вместо сектантов – какие-то уёбища, собранные из кусков людей, собак и, блядь, хрущевок. И все друг друга хуярят, как будто последний кусок белковой пасты делят.
— Лол, чё за хуйня? – выдавил я, пытаясь не блевануть.
— Ты, ебаный салага, попал в ГУЛАГИУМ! – прорычал кто-то рядом. Оборачиваюсь – стоит передо мной какой-то хуй в ватнике, перемазанный кровью и говном, с ебалом, как у бульдога. На голове – ушанка с красной звездой, в руках – обрез, с дула которого свисает чья-то кишка. — Я – комиссар Дрищенко, а ты – говно, которое должно сдохнуть за Родину, за Мегасталина! – проревел он, сплевывая под ноги.
— Мегасталин? Это чё за хуй? – охуел я.
— Молчать, сука! – Дрищенко замахнулся на меня обрезом. – Мегасталин – это наш вождь, отец народов, великий кормчий! Он правит ГУЛАГИУМом железной рукой и ведёт нас к победе коммунизма!
Тут, блядь, из-за ближайшего барака вылезает какая-то ебанина размером с пятиэтажку. Наполовину человек, наполовину хрущевка, а вместо рук – краны, из которых хуярят струи бетона.
— За Гигахрущёва! – орёт эта хуета и несётся на нас.
— Ебать-колотить! – заорал Дрищенко. – В атаку, сукины дети! За Родину! За Мегасталина!
И тут начался пиздец. Со всех сторон повылезали какие-то уёбки в ватниках и с криками "Ура!" бросились на эту ёбаную хрущевко-тварь. Кто с обрезами, кто с лопатами, кто просто с кулаками. Меня, блядь, чуть не затоптали.
— Безжоп, ты чё встал, как вкопанный? – орёт Дрищенко, отстреливаясь от какой-то мелкой, но пиздец какой зубастой хуйни. – Бери лопату и пиздуй в атаку, или я тебя сам на месте расстреляю!
Ну, делать нехуй, пришлось взять валяющуюся рядом лопату и присоединиться к этому ебанутому карнавалу. Пиздец, думаю, вот это я влип. Хуже, чем в очереди за белковой пастой. А вокруг творился лютый хаос. Крики, стрельба, мат-перемат, хруст костей, вонь крови и говна. Я, блядь, даже не понял, как умудрился этой лопатой отхуярить голову какой-то твари, похожей на помесь крысы с аккордеоном.
— Молодец, боец! – похвалил меня Дрищенко, вытирая обрез о чью-то окровавленную телогрейку. – Так держать! За Родину! За Мегасталина!
— Заебись, – пробормотал я, вытирая лопату о ближайший труп. – Чё дальше-то, блядь?
— А дальше, – ухмыльнулся Дрищенко, – нас ждёт светлое будущее! Коммунизм, ебать его в рот!
И тут, блядь, из-за горизонта, из-за ебаных гор трупов и ржавых бараков, поднимается ОН. Мегасталин.
— Смерть врагам народа! – ревёт Мегасталин голосом, от которого, кажется, вибрирует сама ёбаная реальность. – За Родину! За Коммунизм!
И вся эта ебанутая армия уёбков в ватниках и с лопатами, с криками "Ура!" бросается в новую атаку. А я, блядь, стою и думаю: "Ну и кринж. Полный кринж. Как бы отсюда съебаться, пока меня не сделали частью этой ебанутой инсталляции?" И тут, блядь, с другой стороны, из-за горизонта, начинает подниматься… что-то. Сначала я подумал, что это очередная галлюцинация от местного воздуха, но нет, блядь. Это были… купола. Огромные, блестящие, как будто вырванные из какой-то другой реальности. И не просто купола, а целый, сука, город, висящий в воздухе.
— Ебать мой хуй… — только и смог выдавить я.
Город этот, блядь, был… странным. Архитектура – смесь советского ампира с какой-то ебанутой готикой. Башни, шпили, статуи… и всё это светится каким-то нездоровым, фосфоресцирующим светом. И чем выше поднимался этот ёбаный город, тем яснее я различал… детали. А детали эти, блядь, были пиздец какими тревожными. Потому что на стенах этого города, на балконах, на крышах… стояли ОНИ.
Женщины. Но, сука, не просто женщины. А… человекоподобные акулы. Ебать, я чуть лопату не выронил. Высокие, стройные, с кожей цвета мокрого асфальта и будто плавниками вместо волос. И у каждой, блядь, вместо рта – акулье ебало с рядами острых, как бритва, зубов. Но при этом… сука, соблазнительные. Аппетитные, как последний кусок хрущерузы в голодный год. Фигуры – пиздец, хоть сейчас на обложку какого-нибудь ебанутого журнала "Ликвидаторка". И одеты… ну, как одеты… скорее, раздеты. На них были какие-то обрывки то ли ткани, то ли водорослей, которые больше подчёркивали, чем скрывали.
— Это… Содружество, — прохрипел рядом Дрищенко, вытирая окровавленный обрез о штанину. — Блядский город… акуло-блядей…
— Чего, блядь? – я обернулся к нему, но Дрищенко уже не слушал. Он, как и все остальные уёбки в ватниках, смотрел на этот ёбаный город, разинув рот.
И тут, блядь, началось. Из города, из-за этих ебанутых куполов, вырвался звук. Не то вой, не то песня, не то… ебаный ультразвук, от которого закладывало уши. И эти акуло-бляди, эти ебанутые амазонки из Содружества, начали… спускаться. Не по лестницам, не на лифтах, а, сука, прямо по воздуху, как будто плывя в невидимой воде.
— За Мегасталина! – заорал кто-то из ватников, и вся эта ебанутая армия снова бросилась в атаку. Только теперь – не на хрущевко-тварь, а на этих… акуло-женщин.
А те, блядь, и не думали отступать. Они спускались с каким-то ебанутым изяществом, с грацией хищников, готовых разорвать свою добычу на куски. И в руках у них было… оружие. Не огнестрел, не мечи, а какая-то ебанутая хуйня, похожая на… плоские кости. Огромные, острые, как бритва, кости, которыми они размахивали, как саблями.
И началась, блядь, бойня. Ватники с лопатами и обрезами против акуло-блядей с костяными клинками. Крики, визги, хруст костей, плеск… чего-то… и вонь, блядь, вонь свежей крови, смешанная с каким-то ебанутым, рыбным запахом. Я, блядь, стоял, как вкопанный, и смотрел на этот ебанутый апокалипсис. Акуло-бляди разрывали ватников на куски, те отстреливались, пытались отбиваться лопатами, но… хуй там. Против этих ебанутых хищниц у них не было шансов.
Одна из акуло-блядей, с плавником, похожим на ирокез, и с ебалом, полным острых зубов, заметила меня. Она оскалилась, обнажив свои ебанутые клыки, и… поплыла в мою сторону.
— Ну пиздец, — прошептал я, сжимая лопату. — Приплыли.
Эта ебанутая акуло-блядь с ирокезом из плавника и зубами, как у пилы, плыла прямо на меня. Я уже приготовился к самому худшему, зажмурился, представил, как меня сейчас будут рвать на куски… Но, блядь, ничего не произошло. Я открыл один глаз, потом второй… Акуло-блядь стояла передо мной, в метре, не больше, и… улыбалась. Не той ебанутой, хищной улыбкой, а… как-то… по-другому. Даже, блядь, заигрывающе.
— Чего? – только и смог выдавить я, охуевая от происходящего.
Акуло-блядь наклонила голову набок, её плавник-ирокез качнулся, и она… протянула мне руку. Не когтистую лапу, а, блядь, вполне человеческую руку, только с кожей цвета мокрого асфальта.
— Пойдём, — прозвучал голос. Не рычание, не шипение, а, сука, мелодичный женский голос, с лёгким, ебанутым акцентом. — Тебе здесь не место.
Я, блядь, стоял, как вкопанный, и не мог понять, что за хуйня происходит. Вокруг продолжалась бойня, ватники с криками "За Мегасталина!" пытались отбиваться от акуло-блядей, а эта… эта… предлагает мне уйти с ней?
— Ты… ты меня не убьёшь? – спросил я, сжимая лопату ещё крепче.
Акуло-блядь… засмеялась. Звук был похож на плеск воды о камни.
— Глупый, — сказала она. — Мы не убиваем… таких. Ты… интересный. Пойдём с нами. В Содружество.
И тут я, блядь, заметил, что я не один такой. Ещё несколько ватников, самых… сломленных, самых заебавшихся от этой ебанутой бесконечной бойни, стояли рядом с другими акуло-блядями, и те… тоже не проявляли к ним никакой агрессии. Наоборот, блядь, как будто… хотели позаботиться о них. Один из ватников, с лицом, измазанным кровью и говном, и с потухшим взглядом, подошёл к акуло-бляди, которая стояла рядом с ним, и… уткнулся ей в плечо. А та, блядь, обняла его своей странной рукой и что-то прошептала ему на ухо.
— Это… что за хуйня? – пробормотал я, опуская лопату.
— Это… выбор, — ответила акуло-блядь с ирокезом. — Выбор между смертью за Мегасталина и… жизнью с нами.
— Жизнью… с вами? – переспросил я. – В… вашем ебанутом аквариуме?
Акуло-блядь снова улыбнулась.
— Можно и так сказать, — ответила она. — У нас… много… интересного. Тебе понравится.
Я посмотрел на неё, на других акуло-блядей, на сломленных ватников, на ебанутую бойню, которая продолжалась вокруг… И, блядь, понял, что выбора у меня, в общем-то, и нет.
— Ладно, — сказал я. — Похуй. Пойдём. Хуже уже не будет.
Акуло-блядь взяла меня за руку, и мы… поплыли. По воздуху, блядь, как будто в воде. Мимо орущих ватников, мимо разлетающихся кусков плоти и костей, мимо свирепого Мегасталина, который продолжал реветь свои лозунги…
И чем ближе мы подплывали к этому ебанутому городу Содружеству, тем сильнее я чувствовал, что… что-то меняется. Не снаружи, а, блядь, внутри меня. Как будто… какая-то часть меня, та, что ещё помнила о жизни в гигахрущевке, о белковой пасте и самосборе, таяла, растворялась… А вместо неё… появлялось что-то другое. Что-то… пиздец странное. Но, блядь, почему-то… приятное.
Мы вплыли в этот ебаный город Содружества, и я, блядь, чуть не охуел от увиденного. Снаружи он выглядел как какая-то дикая помесь сталинского ампира с подводным рифом, но внутри… внутри это был, сука, другой уровень ебанутости. Улицы – не улицы, а какие-то каналы, по которым текла не вода, а что-то вроде жидкого света, переливающегося, как бензин на луже. Стены зданий – гладкие, как кожа, и слегка пульсировали, будто дышали. И везде, блядь, эти акуло-бляди – сотни, тысячи их, скользили по воздуху или этим каналам, каждая со своей грацией, каждая с этими ебаными акульими ебалами, но… сука, такими притягательными, что я невольно пялился, как дебил.
Акуло-блядь с ирокезом, которую я мысленно окрестил Ирокезкой, вела меня за руку, и её кожа, блядь, была не холодной, как я ожидал, а тёплой, гладкой, как будто покрытой тончайшим слоем какого-то масла. Пальцы у неё были длинные, с едва заметными перепонками, и когти – острые, но аккуратно подстриженные, чтоб, видать, не царапать, если в носу ковыряться надумает. Она то и дело поглядывала на меня, и её глаза – чёрные, с вертикальными зрачками – будто заглядывали мне прямо в мозг. Я, блядь, чувствовал себя как под сканером ученого в НИИ Хуйни, но это было… не противно. Скорее, наоборот – как будто меня раздевают, но не только шмотки, а что-то глубже, кожу и даже какие-то внешние слои души.
— Домой, — ответила она, и её голос, сука, был как шёлк, обволакивающий. — К твоему новому дому.
— Дому? – я хмыкнул. — Это, типа, я теперь тут жить буду? С вами? С тобой?
Она не ответила, только улыбнулась, и её зубы – острые, как бритвы – блеснули в свете каналов. Я, блядь, понял, что лучше не доёбываться, и просто вверил, нахуй, себя ей. Мы залетели в какое-то здание – высокое, с арками, похожими на рёбра какого-то гигантского зверя. Внутри было… уютно, что ли? Не в том смысле, как в хате у деда, с его ебаным ковром на стене, а… как-то по-другому. Воздух был тёплый, влажный, пахло чем-то сладковатым, как фрукты Сверху, но с ноткой соли. Пол был мягкий, как будто покрыт мхом, но на ощупь – как бархат. И везде – эти акуло-бляди. Они не просто шатались туда-сюда, а… занимались делами. Кто-то что-то тащил – какие-то светящиеся штуки, похожие на кораллы, кто-то… блядь, обнимался, прям посреди зала, и это выглядело не как порнуха, а как… ритуал, что ли.
Ирокезка подвела меня к какому-то возвышению, похожему на кровать, но размером с ебаный батут, на который ликвидаторов с высоты трёх блоков кидают, отрабатывая падения в шахту лифта. Лже это ебаное было покрыто чем-то вроде водорослей, но мягких, шелковистых, и слегка светилось. Она легонько толкнула меня, и я, не особо сопротивляясь, плюхнулся на эту хуйню. Всё подо мной было, блядь, как облако – мягкое, но упругое, и слегка покачивалось, как будто я лежал на воде.
— Это… что за хуйня? – спросил я, чувствуя, как моё сердце начало колотиться быстрее.
Ирокезка наклонилась надо мной, и её лицо оказалось в паре сантиметров от моего. Я, блядь, видел каждую чешуйку на её коже – мелкую, блестящую, как перламутр. Её дыхание пахло морем, но не тухлятиной, а чем-то свежим, как бриз. Она провела когтем по моей щеке – аккуратно, не царапая, и я, сука, почувствовал, как по спине побежали мурашки.
— Это начало, — прошептала она. — Ты теперь наш. А мы… ваши.
— В смысле, блядь? – я попытался привстать, но она мягко, но настойчиво прижала меня обратно.
— В Содружестве, — сказала она, — мы живём… вместе. Мы… продолжаемся. Мы… растём.
— Растём? – переспросил я, чувствуя, как в голове начинает мутнеть. — Это как, сука?
Она не ответила словами. Вместо этого она… разделась. Ну, как разделась – скинула эти свои обрывки водорослей, которые и так ничего не скрывали. Её тело, блядь… оно было… идеальным. Не в том смысле, как у моделей из старых журналов, которые дед прятал под матрасом, а… как будто созданным для чего-то большего. Грудь – полная, но упругая, с тёмными сосками, которые слегка светились, как будто внутри была люминисценция как у плесени или грибов. Талия – узкая, перетекающая в широкие бёдра, между которыми… блядь, я даже не сразу понял, что вижу. Там была не просто пизда, а что-то… сложнее. Как будто цветок, раскрывающийся, с лепестками, которые слегка шевелились, и оттуда исходил тот же сладковато-солёный запах, что я чуял в воздухе.
— Ебать… — только и смог выдавить я.
Она улыбнулась, и в этот раз её зубы не пугали – они, блядь, манили. Она наклонилась ещё ближе, и её губы – мягкие, несмотря на акулье ебало – коснулись моих. Поцелуй был… странным. Не как с тёлкой из соседнего блока, которая вечно воняла белковой пастой. Это было как… будто я тонул в чём-то тёплом, живом. Её язык – длинный, гибкий – скользнул мне в рот, и я, блядь, почувствовал, как моё тело само по себе начинает реагировать. Хуй встал так, что, казалось, сейчас штаны порвёт.
Она отстранилась, посмотрела на меня, и её глаза, сука, светились. Не метафорически, а реально – как два фонаря.
— Ты готов, — сказала она.
— К чему, блядь? – прохрипел я, чувствуя, как моё тело уже не моё, а какая-то ебанутая машина, которая хочет только одного.
— К жизни, — ответила она.
И тут началось.
Она села на меня сверху, и её кожа, блядь, была как шёлк, скользящий по мне. Я чувствовал каждый изгиб её тела – твёрдость её мышц, мягкость её груди, тепло, исходящее от неё. Она двигалась медленно, ритмично, как будто танцевала под какую-то неслышимую музыку. Её бёдра сжимали меня, и я, блядь, не мог думать ни о чём, кроме того, как она… поглощает меня. Не в плохом смысле, а… как будто я становился частью чего-то большего. Её… цветок, или что там у неё было, раскрылся ещё сильнее, и я почувствовал, как что-то… обхватило меня. Не просто сжало, как обычная пизда, а… как будто изучало, исследовало. Лепестки шевелились, мягко массируя, и я, блядь, чуть не кончил прямо там и тогда. Но она, сука, знала, что делает – замедлялась, когда я был на грани, и ускорялась, когда я начинал приходить в себя.
— Блядь… что ты… делаешь… — простонал я, вцепившись в эти ебаные водоросли подо мной.
— Даю тебе… жизнь, — прошептала она, и её голос, сука, был как наркотик.
Я посмотрел по сторонам, и только тогда заметил, что я не один. Вокруг, на таких же ложах, лежали давешние ватники – те, что пришли с нами. И над каждым, блядь, была своя акуло-блядь. Они все… делали то же самое. Двигались, стонали, и воздух, сука, был пропитан этим ебаным запахом – сладким, солёным, живым. Один из ватников – тот, что уткнулся в плечо своей акуло-бляди там, на поле боя – лежал с блаженной улыбкой, как будто его, блядь, в рай приняли. Его акуло-блядь что-то шептала ему, и он, сука, отвечал ей, как будто они уже сто лет вместе.
Ирокезка наклонилась ко мне, её грудь прижалась к моей, и я почувствовал, как её соски – твёрдые, горячие – скользят по моей коже. Она ускорила ритм, и я, блядь, понял, что больше не могу держаться. Её лепестки сжались сильнее, и я… взорвался. Кончил так, что, казалось, весь мозг через хуй вытек. Но это было не просто, блядь, оргазм. Это было… как будто я отдал что-то. И получил что-то взамен.
Она не остановилась. Продолжала двигаться, и я, блядь, понял, что мой хуй… не падает. Вообще. Как будто я стал ебаной машиной для ебли. И она, сука, знала это. Улыбалась, стонала, её когти слегка царапали мне спину – не до крови, но достаточно, чтоб я чувствовал её.
— Ещё, — прошептала она. — Больше.
И я, блядь, дал ей больше.
Так продолжалось… часы? Дни? Я, сука, потерял счёт времени. Мы ебались, как будто от этого зависела вся ебанная вселенная. Ирокезка сменялась другими акуло-блядями – каждая со своим… стилем. Одна была медленной, как будто смаковала каждый мой стон. Другая – агрессивной, кусала меня за шею, но, блядь, так, что я только сильнее хотел её. Третья… третья, сука, пела во время этого всего, и её голос, блядь, делал что-то с моим мозгом, как будто я растворялся в ней. Но дело было не только в ебле. Они… меняли нас. Я заметил, что моя кожа начала блестеть, как у них. Не чешуя, но… что-то похожее. Мои зубы стали острее, и я, блядь, поймал себя на том, что мне нравится вкус их кожи. А ещё… я стал сильнее. Не в том смысле, что мог поднять штангу, а… как будто моё тело знало, что делать. Я двигался с ними в унисон, как будто мы были частью одного ебаного механизма.
И ватники… они тоже менялись. Тот, что был с потухшим взглядом, теперь выглядел… живым. Его глаза блестели, как у акуло-блядей, и он, блядь, улыбался, как будто нашёл смысл жизни. Другие тоже – кто-то начал отращивать плавники, у кого-то появились когти. И все мы… продолжали. Ебались, спали, ели какую-то их ебаную пищу – что-то вроде светящихся фруктов, которые на вкус были как мясо, но текли в рот, как сок – и снова ебались.
Однажды Ирокезка отвела меня к какому-то бассейну в центре города. Он был огромный, и в нём плавали… дети. Но не человеческие, а… их. Полуакульи, полусветящиеся, с глазами, как у матерей, и маленькими плавничками. Они смотрели на меня, и я, блядь, понял.
— Это… наши? – спросил я, чувствуя, как внутри что-то сжимается.
— Ваши, — ответила она, положив руку мне на плечо. — И наши. Содружество растёт. Благодаря вам.
Я посмотрел на неё, на этих странных детей, на город, который теперь казался мне… родным. И понял, что… похер. Гигахрущевка, самосбор, Мегасталин – всё это осталось где-то там, в другой жизни. А здесь… здесь я был нужен. Здесь я был… частью чего-то важного.
Она засмеялась, и мы снова ушли в эту ебаную кровать, где всё начиналось. И я, блядь, знал, что это не конец. Это, сука, только начало.
Я, блядь, только начал привыкать к этому ебаному Содружеству – к их светящимся фруктам, к акульим тёлкам, к бесконечной ебле, от которой хуй уже гудел, как трансформатор, – как вдруг всё пошло по пизде. Мы с Ирокезкой только-только закончили очередной раунд, я лежал на этой их ебаной водорослевой кровати, потный, как после смены в пустотной шахте, и думал, что, может, эта хуйня с размножением и не такая уж хуйня. И тут, блядь, земля затряслась, как будто кто-то ебанул ядеркой по соседнему блоку.
— Это ещё что за хуйня? – прохрипел я, пытаясь встать.
Ирокезка, уже натянувшая свои обрывки водорослей, замерла, её акульи глаза сузились. Она втянула воздух, как будто учуяла что-то, и пробормотала:
— Он… идёт.
— Кто, блядь? – я уже чувствовал, как жопа начинает сигнализировать об опасности.
— Мегасталин, — ответила она, и её голос, обычно мелодичный, как ебаный прибой, стал холодным, как лёд.
И тут, сука, начался пиздец.
Снаружи раздался рёв – такой, что у меня чуть уши не лопнули. Как будто тысяча паровозов одновременно дали гудок, смешанный с воплем какого-то ебаного чернобожьего демона. Я выскочил за Ирокезкой на улицу – ну, или что там у них вместо улиц, эти ебаные каналы с жидким светом. И охуел. Над городом, прямо над этими сияющими куполами, возвышался ОН. Мегасталин. Только теперь он был ещё ебанутее. Эта хуйня выросла, блядь, до размеров горы. Его тело – уже не просто мясо, металл и бетон, а какая-то пульсирующая масса, как будто кто-то смешал завод, скотобойню и ядерный реактор - запустив цепную реакцию говяжье-бетонного фарша. Из его плеч торчали трубы, извергающие чёрный дым, который складывался в зыбкие серпы и молоты в небе. Вместо рук – клешни, но теперь они были покрыты какой-то хуйней, похожей на живую плоть, которая шевелилась и текла, как ртуть. А лицо… блядь, лицо. Усы размером с мост, глаза – два красных прожектора, и пасть, из которой торчали зубы, как будто сделанные из обломков хрущевок. И он, сука, шёл. Каждый шаг – как землетрясение, земля трескалась, каналы взрывались фонтанами света.
— СМЕРТЬ ВРАГАМ НАРОДА! – проревел Мегасталин, и от его голоса у меня чуть мозги не вытекли через уши. – СОДРУЖЕСТВО ПАДЁТ! ЗА КОММУНИЗМ!
За ним, блядь, ползла целая армия. Ватники – но уже не те дохлые уёбки с лопатами, а какие-то ебаные мутанты. Их тела были перекручены, как будто кто-то вывернул их наизнанку: руки росли из спины, лица – на животах, а вместо ног – гусеницы от танков. И оружие – не обрезы, а какая-то хуйня, стреляющая кусками ржавого металла и кислотой. А ещё – хрущевко-твари, те самые, что я видел в ГУЛАГИУМе, только теперь их было дохуя и они были прирученные, и каждая – как ходячий микрорайон, плюющийся бетоном и арматурой.
— Пиздец, — только и смог выдавить я, глядя, как эта ебанина приближается.
Ирокезка схватила меня за руку, её когти впились в кожу, но не до крови, алишь оставив белые отпечатки-полумесяцы.
— Сражайся, — сказала она. — Или мы все сдохнем.
— Сражайся? Блядь, с этим?! – я кивнул на Мегасталина, который уже размахивал своей клешнёй, снося целый квартал Содружества, как будто это был карточный домик.
Но она уже не слушала. Акуло-бляди вокруг нас – сотни, тысячи их – взлетели в воздух, как ебаный рой. Их костяные клинки сверкали, глаза горели, а их вой – тот самый ультразвук – резал воздух, как нож. И началась, блядь, резня.
Это был не бой. Это был ебаный кошмар. Акуло-бляди бросались на ватников-мутантов, их клинки разрезали плоть и металл, как бумагу, но мутанты, сука, не умирали. Они регенерировали, их куски срастались, и они лезли дальше, плюясь кислотой и хуяря всем, что под руку попадётся. Я видел, как одна акуло-блядь разорвала мутанта пополам, но из его кишок вылезло что-то новое – с десятком пастей и щупалец, и оно, блядь, сожрало бедную акулку за секунду. Хрущевко-твари топтались по городу, их краны-бетоноизвергатели заливали всё вокруг серой жижей, которая тут же застывала, превращая акуло-блядей в статуи. А те, кто успевал увернуться, кидались на этих тварей, вгрызаясь в их бетонные бока, но, сука, это было как пытаться укусить гору.
Я, блядь, не знал, что делать. Но тут один из мутантов – с ебалом на пузе и руками, торчащими из жопы – попёр на меня, размахивая чем-то вроде арматурины, покрытой гнойниками. Я увернулся, вспомнил свои дни в гигахрущевке, когда уворачивался от алкашей в коридоре, и ебанул его по башке… ну, по тому, что у него было вместо башки. В руках у меня оказалась какая-то кость – видать, подобрал у одной из акуло-блядей – и я, сука, хуярил этой хуйней всё, что двигалось.
— ЕБАТЬ ВАС ВСЕХ! – орал я, чувствуя, как адреналин бьёт по мозгам. – Я, БЛЯДЬ, НЕ СДОХНУ ТУТ!
Но, блядь, это было бесполезно. Мегасталин шагал вперёд, и каждая его клешня сносила очередной кусок Содружества. Я видел, как он схватил десяток акуло-блядей, сжал их в своей лапе, и они, сука, лопнули, как переспелые арбузы, только вместо сока – кровь и куски плоти. Его пасть открылась, и оттуда вырвался луч – красный, как из ебаного прожектатора "Дружок", – который испарил целый канал вместе со всеми, кто там был.
Ирокезка сражалась неподалёку. Она, блядь, была как вихрь – её костяные клинки мелькали, мутанты падали вокруг неё, как гнилые яблоки, но даже она не могла держать темп. Её кожа была покрыта порезами, один плавник оторван, кровь текла, смешиваясь с жидким светом каналов. Я хотел рвануть к ней, но тут, сука, на меня налетела хрущевко-тварь. Я еле успел отпрыгнуть, но она задела меня своим краном, и я, блядь, почувствовал, как бетонная жижа обожгла мне руку кладбищенским холодом. Кожа зашипела, как будто её ледяной кислотой полили.
— ПИЗДЕЦ ТЕБЕ, СУКА! – заорал я, но тварь уже пёрла дальше, а я сам валялся в цементной грязи, пытаясь не сдохнуть.
Бойня продолжалась, и Содружество, блядь, горело. Купола рушились, каналы высыхали, акуло-бляди падали одна за другой. Я видел, как Мегасталин схватил их детёнышей – тех самых, что плавали в бассейне, – и, сука, раздавил их, как насекомых. Его рёв – “ЗА КОММУНИЗМ!” – заглушал всё, даже мой собственный мат.
Я уже думал, что это конец, что меня либо раздавят, либо я стану частью этой ебаной биомассы, как вдруг Ирокезка появилась рядом. Она была вся в крови, её акулье ебало искажено, но глаза… глаза горели, как будто она знала что-то, чего не знал я.
— Ты должен уйти, — прохрипела она, хватая меня за руку.
— Чего, блядь? – я попытался вырваться. – Я, сука, не брошу тебя!
— Ты не бросаешь, — она посмотрела на меня, и в её взгляде было что-то… тёплое, несмотря на весь пиздец вокруг. – Ты… продолжишь. Где-то ещё.
И тут, блядь, она сделала то, чего я не ожидал. Она подняла свой клинок – тот самый, костяной, – и полоснула им по воздуху. И воздух, сука, разорвался. Прямо перед нами открылся портал – чёрный, с ебаным зелёным свечением, как будто кто-то вырезал кусок реальности.
— Иди, — сказала она, толкая меня к нему.
— Да ты охуела! – заорал я. – Я не…
Но она не дала мне договорить. Схватила меня за шкирку, как котёнка, и, блядь, швырнула в портал. Последнее, что я видел, – её силуэт на фоне горящего Содружества, и Мегасталин, который, сука, шагал прямо на неё, поднимая свою клешню.
Я, блядь, рухнул на пол. Твёрдый, холодный, воняющий гнилой кровью. Моргнул – и понял, что я, сука, дома. В своей ебаной гигахрущевке. Коридор – тот самый, с штукатурками, которые отслаиваются, и лампочками, которые мигают, как будто сейчас взорвутся. Только теперь я выглядел… не как я. Кожа блестела, как у акуло-блядей, зубы – острые, как ножи, а на спине, блядь, наметился какой-то ебаный плавник.
— Ну пиздец, — пробормотал я, пытаясь встать.
И тут, сука, шлюз блока распахнулся, и ввалились ОНИ. Ликвидаторы. Ебаные псы гигахрущевки, в своих противогазах и с граблями, которые больше походили на мясницкие тесаки, такие они были остро отточеные, эти ебаные зубья. Ликвидаторов было пятеро, и они, блядь, не церемонились.
— МУТАНТ! – проорал один, и я даже не успел открыть рот, как меня ебанули граблями по башке. Искры из глаз, кровь во рту – пиздец, короче.
— СУКА, Я НЕ МУТАНТ! – заорал я, пытаясь отбиться, но второй удар пришёлся по рёбрам, и я, блядь, сложился, как дешёвая раскладушка, в подсобке старьевщика-спекулянта.
— ЭТОТ, БЛЯДЬ, НИКАК НЕ ПОДОХНЕТ! – проорал третий. – Тащим в НИИ! НАМ ЗА НЕГО МЕШОК ХРУЩЕРУЗЫ УЧЕНЫЕ ДАДУТ!
Меня схватили, как мешок с говном, и потащили по коридору. Я пытался орать, материться, но изо рта шёл только хрип и кровь. Последнее, что я увидел, – как моя хата исчезает за углом, а деда, блядь, так и не было видно. Спит, сука, или сдох уже – похер.
Очнулся я уже в НИИ. Белые стены, вонь формалина, и какие-то ебаные учёные в халатах, которые пялились на меня, как на новый вид таракана. Я был привязан к столу, голый, с какими-то трубками в венах. Моя кожа всё ещё блестела, зубы клацали, а плавник на спине, блядь, рос, как будто его поливали удобрениями.
— Образец 47-Б, — пробормотал один из учёных, тыкая в меня чем-то острым. – Гибридизация с неизвестным видом. Высокая регенерация. Начнём с вивисекции.
— ЕБАТЬ ВАС ВСЕХ! – заорал я, дёргаясь в ремнях. – Я, СУКА, НЕ ОБРАЗЕЦ! Я…
Но мне в горло засунули какую-то трубку, и всё, что я мог, – хрипеть и материться про себя. Сквозь мутное зрение я видел, как они достают скальпели, пилы, и какую-то ебаную хуйню, похожую на дрель, собравшись, судя по разговорам, рассверлить моё туго сжатое очко. И вот тут я понял, что, блядь, это конец. Не Мегасталин, не Содружество, а вот это – ебаное НИИ, где меня выебут сверлом в жопу, разберут на куски и перекрутят, как через старую мясорубку. А единственное, о чём я жалел – это была Ирокезка. Её глаза, её голос, её… всё. И, блядь, как же я хотел, чтоб она была права. Чтоб я, сука, продолжусь. Где-то. Когда-то.
Но пока, блядь, только пиздец. И скальпель, который уже вонзился мне в грудь, а я лежал на этом ебаном столе в НИИ Гигахруща, привязанный, как какой-то лабораторный крысак, с трубками в венах и скальпелем, который уже начал резать мне грудину. Боль была такая, что я, блядь, орал бы, если б не эта сучья трубка в глотке. Учёные вокруг что-то бормотали про “гибридизацию” и “аномальную регенерацию”, тыкали в меня своими ебаными приборами, и я уже думал, что вот он, пиздец, конец моей ебанутой саги. Но, как оказалось, судьба, сука, ещё не наигралась со мной.
Один из учёных – мелкий, тощий, с ебалом, похожим на крысиную морду, – вдруг отогнал остальных. Он был в халате, но не как у нормальных учёных, а каком-то замызганном, с пятнами, будто он на нём жрал борщ. И вот он наклоняется надо мной, и я, блядь, чуть не обосрался. Потому что это был… Мегасталин. Только не тот ебаный гигант, что разнёс пол-Содружества, а его уменьшенная, ссохшаяся версия. Ростом метр с кепкой, худой, как палка, с жидкими усишками и глазами, которые блестели, как у барыги на рынке. На голове – кепка с красной звездой, но криво сидящая, будто он её спиздил у кого-то.
— Ну что, боец, — прохрипел он голосом, который звучал очень неприятно, с подвизгиванием и клёкотом застаревшей сопли в глотке. — Попался, сука?
Я промычал что-то нечленораздельное – трубка, блядь, не давала говорить, – но он, видать, понял мой взгляд, потому что оскалился, показав мелкие, жёлтые зубы.
— Я – Срыня, — сказал он, похлопывая себя по тощей груди. — Скажем так, лучшая часть вашего Мегасталина. Но он неоценил. Выгнал, блядь. Убить пытался! Но я сука живучий, как рыночные отношения. Он, конечно, весь такой “за коммунизм, за народ”, а я… я за себя, понял? За профит, за власть, за бабло! И ты, мутант ебаный, мне сейчас поможешь.
Он вытащил трубку из моего горла, и я, кашляя кровью, прохрипел:
— Иди… нахуй… Срыня… я не... продаюсь.
Но он только заржал, как будто я выдал лучшую шутку года, и щёлкнул пальцами. Учёные вокруг – или кто там эти ебаные халаты носил – отошли, а Срыня подтащил к столу какой-то экран. На нём, блядь, был… ГУЛАГИУМ. Тот самый ебаный ад с ржавыми бараками, колючей проволокой и вонью прогорклого говна. Но теперь там было ещё хуже, всюду валялись трупы. А камера как будто птица в полете - летела вниз и влетела в трещину какую-то ебучую... и я увидел… подземелье. Какое-то ебаное бдсм-логово, с цепями, крюками и красным светом, как в дешёвом борделе. И там, сука, была Ирокезка.
Её, блядь, поймали. Она висела, прикованная цепями к стене, её акулья кожа была покрыта порезами, один плавник сломан, но глаза… глаза всё ещё горели, несмотря на весь этот пиздец. А вокруг неё – мутанты в ватниках, те самые, что штурмовали Содружество. Только теперь они были… ещё ебанутее. У одного вместо рук были хлысты из какой-то живой плоти, у другого – ебало, растянутое в улыбке, с иглами вместо зубов. И они, сука, не просто пытали её – они… ну, блядь, делали это эротически. Один хлестал её своим хлыстом, другой лизал её раны языком, похожим на змею, а третий… я даже не хочу говорить, что он делал, но это было, сука, мерзко и… странно возбуждающе, если честно. Ирокезка стонала, но не от боли – или не только от боли, – и я, блядь, почувствовал, как мой хуй предательски дёрнулся, хотя я тут же захотел себе по ебалу за это вмазать.
— Нравится шоу? – Срыня подмигнул, как ебаный сутенёр. — Твоя рыбка попалась, боец. Мои ребята там, в ГУЛАГИУМе, знают, как развлечься. Но я могу вернуть тебя туда. К ней. Если… сделаешь кое-что для меня.
— Что… за хуйня? – прохрипел я, пытаясь не смотреть на экран, но, блядь, не мог отвести взгляд.
— Мегасталин, — Срыня сплюнул на пол, и его слюна зашипела, как кислота. — Этот дебил не смог разнести Содружество. Оступил, сука, ушёл зализывать раны, укреплять свою ебаную армию. А я… я хочу его трон. ГУЛАГИУМ должен быть моим! И ты, мутант, поможешь мне его скинуть. Взамен – я отправлю тебя к твоей акульей бляди. Согласен?
Я смотрел на Ирокезку, на её израненное тело, на эти ебаные цепи, на мутантов, которые… ну, блядь, делали с ней то, что делали. И понял, что выбора у меня, сука, нет. Не потому, что я такой герой, а потому что… я, блядь, не мог её там оставить. Даже если это означало влезть в ещё большую жопу.
— Ладно, — выдавил я. — По рукам, сука. Но если обманешь…
— Ой, не трынди, — Срыня заржал, хлопнув меня по плечу так, что я чуть не отъехал. — Всё будет чётко. Ща мы тебя отвяжем, и вперёд – в ГУЛАГИУМ, за профитом!
Меня, блядь, отвязали, заштопали как-то на скорую руку – видимо, их ебаная наука умела не только резать, но и сшивать, – и Срыня, сука, открыл портал прямо в НИИ. Тот же чёрный, с зелёным свечением, как тогда, когда Ирокезка меня выкинула. Он дал мне какой-то ебаный шприц с зелёной хуйней, сказав, что это “усилит” меня, и я, не особо думая, вколол его себе в руку. Тело, блядь, загорелось, как будто я хапнул чистого адреналина, кожа заблестела ещё сильнее, а плавник на спине вырос до размера, что я мог им, сука, махать, как крылом. Ну, похер, думаю, главное – добраться до Ирокезки.
Я шагнул в портал, и меня, как говно в унитаз, засосало. Очнулся уже в ГУЛАГИУМе. Вонь – та же, ржавые бараки – те же, но теперь всё было… тише. Как будто перед бурей. Я пробрался к тому самому подземелью, ориентируясь по вони и красному свету, который пробивался из-под земли. Мутанты в ватниках шатались вокруг, но, видать, шприц Срыни сделал своё дело – они меня не замечали, как будто я стал невидимкой. Или вонял, как они, хуй знает. А в подземелье было… пиздецово. Цепи, крюки, какие-то ебаные механизмы, которые жужжали и хлюпали. Ирокезка всё ещё висела на стене, её кожа теперь была почти чёрной от крови, но она, сука, держалась. Мутанты вокруг продолжали свою ебаную “забаву” – один тыкал в неё какой-то хуйней, похожей на электрошокер, другой… блядь, лез ей между ног своим щупальцем. Я почувствовал, как во мне всё закипает, и, не думая, рванул вперёд.
— ЕБАТЬ ВАС ВСЕХ! – заорал я, вгрызаясь в первого мутанта своим новым ебаным плавником. Он, сука, оказался острым, как бритва, и башка мутанта отлетела, как арбуз. Второй успел повернуться, но я вмазал ему кулаком – кожа теперь была твёрдая, как у акуло-блядей, – и его ебало разлетелось в кашу.
Ирокезка подняла голову, её глаза вспыхнули.
— Ты… вернулся… — прохрипела она.
— А ты, блядь, думала, я тебя брошу? – я рванул к ней, разрывая цепи голыми руками. Спасибо Срыне за шприц – сил теперь было, как у ебаного трактора.
— Ты, сука, думал меня наебать? – прошипел Срыня, тыкая в меня пальцем. — Думал, освободишь свою рыбку и съебёшься? Я, блядь, всё вижу! Ты должен был помочь мне скинуть Мегасталина, а не устраивать тут цирк с акулами!
— Иди нахуй, Срыня, — я сплюнул, прижимая Ирокезку к себе. Она была слабая, но всё ещё держалась, её когти впились мне в плечо. — Я, сука, не твой пёс.
Он оскалился, и я понял, что сейчас будет пиздец. Но Ирокезка, сука, оказалась быстрее. Она, шатаясь, подняла свой сломанный клинок, который валялся рядом, и полоснула им по воздуху. Портал, блядь, снова открылся – тот же чёрный, с зелёным свечением.
— Беги, — прошептала она, толкая меня к нему.
— Нихуя, — я попытался её удержать, но она, сука, была упрямая, как всегда. — Мы вместе…
— Я задержу их, — сказала она, и её глаза, блядь, светились, как стоваттные лампочки. — Ты… продолжишь. За нас.
И она, сука, пнула меня в портал. Я орал, матерился, но меня уже засосало. Последнее, что я видел, – как Ирокезка бросилась на Срыню, её клинок сверкнул, а мутанты ринулись на неё, как стая собак.
Я рухнул на пол своей ебаной гигахрущевки. Снова. Тот же коридор, та же вонь, те же обои. Только теперь я был ещё более ебанутым мутантом – плавник, зубы, кожа, как у акуло-блядей. И не успел я, блядь, встать, как шлюз блока снова распахнулся. Ликвидаторы. Те же ебаные псы в противогазах, с граблями.
— МУТАНТ! – заорали они, и я даже не успел открыть рот, как меня опять ебанули по башке. Граблями, сапогами, чем попало. Я, сука, пытался отбиваться, но их было слишком много, а я, блядь, был уже на последнем издыхании.
— В НИИ, СУКИ! – рявкнул один из них, и меня потащили, как мешок говна. Снова. Я орал, матерился, но всё, что я мог, – это думать об Ирокезке. О том, как она, сука, осталась там, с этим ебаным Срыней и его мутантами. И о том, что я, блядь, не успел её вытащить. В НИИ меня опять кинули на стол. Те же белые стены, та же вонь формалина. Только теперь вместо Срыни был какой-то другой учёный – жирный, с ебалом, как у борова, и он, сука, смотрел на меня, как на кусок мяса.
— Образец 47-Б, — пробормотал он, доставая скальпель. — Начнём с анализа внутренних органов…
Я, блядь, лежал и думал: “Ну и пиздец. Всё зря”. Ирокезка, Содружество, ГУЛАГИУМ, Срыня – всё, сука, коту под хвост. И единственное, что я мог, – это надеяться, что она, блядь, жива. И что я, сука, когда-нибудь найду способ вернуться. Выбраться. Выжить. И нахуй разнести весь этот ебаный ГУЛАГИУМ, Срыню, Мегасталина и всё, что с ними связано.
Но пока… пока только скальпель вспарывающий мою серую кожу. Пиздец.
>>257514
>>257515
>>257516
>>257517
>>257518
Вдруг на нулевой сайфача,
Кривоногий и хромой,
Самосбор вдруг выбегает
И качает головой:
«Ах ты, блядская акула,
Кто тебя сюда позвал?
Ты опять оффтоп постила,
Полюбуйся на себя.
Я — Великий Самосбор тред,
Я анонов собирал,
И теперь спрошу тебя я:
Ты зачем в меня насрал?
>Я анонов собирал,
>И теперь спрошу тебя я:
>Ты зачем в меня насрал?
Кто рифмует на глаголы того выебут монголы.
>ут монголы.
Монгол тут один и тот- Акула. А у рыб, как известно, хуя нету. Так что, чего бояться?
@
Анон, ты головой ударился. Пошли, там уже третий номерной Самобора в /b, накидаем пару бугуртов, а потом до ночи будем сраться ниже или выше земли Гигахрущ
@
Лето, 2018
Всё это уже в 2019 было. Быстро твоё лето закончилось. Да и посмотри на себя в зеркало, уже оскуфел.
Чел, тебя через 5 лет уже первый инсульт ебанет. А там немного потрясешься, инфаркт, клиническая смерть и повторный инфаркт в 55 с хуем в кулаке.
Или вы уже все просрали?
Бесконечное здание.
Приходит аномалия. Начинается самосбор жителей по своим квартирам.
Ликвидаторы ходят и чистят коридору от мутантов и мха.
Фиолетовый туман.
Все. База. Остальное мишура.
Вроде все. Потом стали лезть чехлы что пытались впихнуть всякое оправдывая свободой творчества и отсутствием Лора. Тех кто против называли сталкеродетьми или шакалами или ещё каким то эпитетом отсылающие к сталкера с метро. Акулы создают какой то мутный треш, ВК паблики плодят однообразный и скучный контент.
>если Собибор это по сути все версия бэкрумс?
Самосбор раньше был. Попустись, ЧЛенн.
В Содружестве вроде антисамосборная плитка, там по другому.
@
НОГА КАК НОГА, ТОЛЬКО СИНЯЯ И ТРЕМЯ ПАЛЬЦАМИ, ДА ЕЩЕ И ПАХНЕТ, КАК БУДТО В НЕЙ СТО ГРАММ ОГУРЕЧНОГО РАССОЛА ПРОТУХЛО
@
А СЕМЕНЫЧ РАД, ОН ВООБЩЕ ВСЕМУ РАД ПОСЛЕ ТОГО, КАК ЕМУ ПЯТЫЙ ОТДЕЛ С МОЗГА ВЫРЕЗАЛ ЗА ТО, ЧТО ОН В ЛИФТОВОЙ ШАХТЕ СРАЛ
@
ИДЕТ, ЗНАЧИТ, И ВИДИТ - У СТЕНЫ КУЧА КАКАЯ-ТО ШЕВЕЛИТСЯ, А ИЗ НЕЕ ГЛАЗ СМОТРИТ, КРАСНЫЙ, КАК ПОПЕЦ У БАБЫ ЛЮБЫ ИЗ 3445637-Й КВАРТИРЫ
@
СЕМЕНЫЧ ПОДХОДИТ, А КУЧА ЕМУ И ГОВОРИТ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ГОЛОСОМ: "ДАЙ, МУЖИК, БЕЛКОВОЙ ПАСТЫ, ТРЕТИЙ ДЕНЬ НЕ ЖРАМШИ, АЖ КИШКИ НА УЗЕЛ ЗАВЯЗАЛИСЬ"
@
СЕМЕНЫЧ ПЛЕЧАМИ ПОЖИМАЕТ: "НЕТУ У МЕНЯ, ГОВОРЯТ, ЧТО НА НАШЕМ ЭТАЖЕ РАСПРЕДЕЛИТЕЛЬ СЛОМАЛСЯ, А ВНИЗ СПУСКАТЬСЯ СТРАШНО, ТАМ ОПЯТЬ ГОВОРЯТ, ЧТО КТО-ТО ВИДЕЛ КАК ИЗ СТЕНЫ ТЕНТАКЛЯ ВЫЛЕЗЛА И СОЖРАЛА ДВУХ ЛИКВИДАТОРОВ И КОТА"
@
А КУЧА ЕМУ: "ДА Я САМ ЛИКВИДАТОР, ТОЛЬКО ВОТ ПОПАЛ ПОД САМОСБОР, ТЕПЕРЬ ВОТ ВЫГЛЯЖУ КАК ДЕРЬМО И НИКТО МЕНЯ НЕ УЗНАЕТ"
@
СЕМЕНЫЧ СМОТРИТ НА НЕГО И ГОВОРИТ: "НУ ТЫ НЕ ГРУСТИ, ВОН Я ТОЖЕ БЕЗ ПЯТОГО ОТДЕЛА ЖИВУ, И НИЧЕГО, ВОТ НОГУ НАШЕЛ, СКОРО СЕБЕ ПРИШЬЮ, БУДУ КАК НОВЫЙ"
@
А ЛИКВИДАТОР-КУЧА ЕМУ: "ДА Я БЫ И РАД, НО У МЕНЯ СЕЙЧАС НИ РУК, НИ НОГ, ОДНА ТОЛЬКО ЗАДНИЦА И ОСТАЛАСЬ, ДА И ТА НАРОСТАМИ ПОКРЫЛАСЬ"
@
СЕМЕНЫЧ ПОЧЕСАЛ ЗА УХОМ, КОТОРОЕ У НЕГО ТЕПЕРЬ НА ЛБУ ВЫРОСЛО, И ГОВОРИТ: "СЛУШАЙ, А ДАВАЙ Я ТЕБЯ ДО УЧЕНЫХ ДОНЕСУ, ОНИ ТЕБЯ ПОЧИНЯТ, А ТО У НИХ ТАМ ГОВОРЯТ ВСЯКОЕ ЕСТЬ, ДАЖЕ ПРОТИВОЯДИЕ ОТ САМОСБОРА, ТОЛЬКО ОНО НА ВСЕХ НЕ ХВАТАЕТ, ВОТ ОНИ И ПРЯЧУТ"
@
ЛИКВИДАТОР-КУЧА ОБРАДОВАЛСЯ, ГЛАЗ У НЕГО АЖ ЗАСВЕТИЛСЯ: "ДАВАЙ, ДРУЖИЩЕ, ПОНЕСЛИ, А Я ТЕБЕ ПОТОМ ПОМОГУ, Я ЖЕ ВСЕ-ТАКИ ЛИКВИДАТОР, У МЕНЯ ЕСТЬ СВЯЗИ, МОЖНО БУДЕТ ДОСТАТЬ ТЕБЕ НАСТОЯЩИЙ ПОЧАТОК ХРУЩЕРУЗЫ"
@
СЕМЕНЫЧ ВЗВАЛИЛ КУЧУ СЕБЕ НА ПЛЕЧИ, ОНА ТЯЖЕЛАЯ, КАК ЖОПА ТЕЩИ, НО СЕМЕНЫЧ СИЛЬНЫЙ, ОН ТАКИЕ НЕ НОСИЛ, И ПОШЕЛ К УЧЕНЫМ
@
ИДУТ ОНИ, ЗНАЧИТ, А ПО ДОРОГЕ ИМ ВСЯКОЕ ПОПАДАЕТСЯ: ТО КРЫСА РАЗМЕРОМ С СОБАКУ ПРОБЕЖИТ, ТО СТЕНА НАЧНЕТ СТОНАТЬ И ПУЗЫРИТЬСЯ, ТО ИЗ ВЕНТИЛЯЦИИ ПОЛЕЗЕТ КАКАЯ-ТО ХРЕНЬ С ДЕСЯТЬЮ ГЛАЗАМИ И ПАСТЬЮ, ПОЛНОЙ ЗУБОВ
@
НО СЕМЕНЫЧ НЕ БОИТСЯ, ОН ПРИВЫК УЖЕ, ДА И ЛИКВИДАТОР-КУЧА ЕГО ПОДБАДРИВАЕТ, ГОВОРИТ, ЧТО ВСЕ ЭТО ФИГНЯ, ВОТ ОНИ СЕЙЧАС ДО УЧЕНЫХ ДОЙДУТ, И ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО
@
ДОШЛИ ОНИ, ЗНАЧИТ, ДО ЛАБОРАТОРИИ, А ТАМ ГЕРМОДВЕРЬ ЗАКРЫТА, И НА НЕЙ НАДПИСЬ: "НЕ ВХОДИТЬ, ОПАСНО, ЭКСПЕРИМЕНТЫ С КВАНТОВЫМ ГНОМОМ"
@
СЕМЕНЫЧ СТУЧИТ, А ЕМУ ОТТУДА ГОЛОС: "КТО ТАМ?"
@
"ЭТО Я, СЕМЕНЫЧ, Я ТУТ ЛИКВИДАТОРА ПРИНЕС, ОН ПОД САМОСБОР ПОПАЛ, ЕГО ПОЧИНИТЬ НАДО"
@
"НЕ МОГУ, У НАС ТУТ КВАНТОВЫЙ ГНОМ БУЯНИТ, ЕСЛИ Я ОТКРОЮ, ОН ВЫРВЕТСЯ И ВСЕХ НАС СХЛОПНЕТ В СИНГУЛЯРНОСТЬ"
@
СЕМЕНЫЧ КУЧЕ-ЛИКВИДАТОРУ ГОВОРИТ: "ВОТ ВИДИШЬ, НЕ МОГУТ ОНИ ТЕБЯ ПОЧИНИТЬ, У НИХ ТУТ СВОИ ПРОБЛЕМЫ"
@
А КУЧА ЕМУ ОТВЕЧАЕТ: "НИЧЕГО, ДАВАЙ Я САМ ПОПРОБУЮ" И НАЧИНАЕТ ОРАТЬ ВО ВСЮ ГЛОТКУ: "ОТКРЫВАЙ, СУКА, У МЕНЯ КОД ДОСТУПА 'АЛЬФА-ОМЕГА-ПИСЮН', ЕСЛИ ТЫ СЕЙЧАС ЖЕ НЕ ОТКРОЕШЬ, Я ТЕБЯ САМ В СИНГУЛЯРНОСТЬ ЗАПИХНУ"
@
ТУТ ГЕРМОДВЕРЬ ОТКРЫВАЕТСЯ, И ИЗ ЛАБОРАТОРИИ ВЫХОДИТ УЧЕНЫЙ, ВЕСЬ В КАКИХ-ТО ОЖОГАХ И ЦАРАПИНАХ, И ГОВОРИТ: "НУ ЧТО, ЛИКВИДАТОР КУЧА, ЁБ ТВОЮ МАТЬ, ОПЯТЬ СУКА ЗА СВОЕ? А НУ БЫСТРО ДУШИ СЕБЯ! ДУШИ СЕБЯ, КУЧА! ДА НЕ СВОЕЙ РУКОЙ, ЕЁ У ТЕБЯ НЕТУ, ДОЛБОЁБ, МОЕЙ РУКОЙ!"