Прошлый тред >>970026 (OP)
Обеды Чемоданова и Посникова привлекали внимание представителей венецианского нобилитета и послов других европейских государств: «И приставы Альбертус Вимин с товарыщи и многие немецкие начальные и иных чинов люди и розных государств приходили на посольской двор и посланничьих столов смотрели». Эта ситуация наблюдения крайне любопытна. Самими посланниками она описана как констатация факта и без подробностей. Более интересные акценты расставляет хорватский богослов и философ Юрий Крижанич, который находился тогда в Венеции и оставил в своем произведении «Политика» свидетельство о русском посольстве. С нескрываемой горечью он писал: «в Венеции, в гостиницу послов, ко времени кушанья сходилось множество Венецианских Нобилей, все замаскированные, чтобы не узнали их; там они глядели и хохотали на обычаи наших людей за столом; сколько было тут позора, никому и не высказать». Маскировка венецианцев, о которой пишет Крижанич, вероятно, подразумевает маскарад во время венецианского карнавала, который совпал со временем приезда Чемоданова в город. Анонимные авторы заметок о «м.» конкретизируют, что именно могло вызывать смех у итальянской публики. Русские рвали пищу руками come li falconi, то есть «как ястребы», и ими же вытирали рот вместо салфетки, не стеснялись вынимать изо рта куски и класть обратно в тарелку, не использовали приборов либо делали это неправильно - в частности, брали кусок еды, втыкали в него вилку и так ели. Для итальянских нобилей их трапезы были чем-то вроде комедийного представления. Тем не менее привыкшие все-таки к иным традициям поведения за столом посланники зачастую ощущали скованность, из-за которой ели очень мало. Ситуация публичной трапезы как представления, когда десятки итальянцев следили за каждым движением своих северных гостей и смеялись над их неряшливыми манерами, становилась сложным испытанием для посланников и вполне могла отбить у них всякий аппетит. Это не было характерной особенностью только венецианских обедов: во время торжественного банкета в декабре 1656 г. во дворце тосканского герцога Фердинандо II (1621-1670 гг.) Чемоданов также ничего не ел. На вопросы герцога о причинах этого он реагировал довольно нервно: вставал из-за стола, сняв шапку, и молча брал по кусочку со своего блюда. Если учесть ситуации публичных обедов посланников в окружении замаскированных венецианских нобилей, которые следили за каждым их движением и не стеснялись их высмеивать, то можно только посочувствовать русским дипломатам, вынужденным испытывать вкупе с материальной еще и психологическую стесненность.
В Великом княжестве Московском было еще хуже, поскольку тамошняя элита имела проблемы не только с вилкой, но также и с ложкой. В 1656 году губернатор Ливорно Антонио Серристори в рапорте великому князю Тоскании Фердинанду II о московском посольстве Ивана Чемоданова писал: «За столом они не стыдятся по крайней мере доставать кусочки изо рта и класть их обратно на тарелку; при этом нет среди них недостатка и в иных свинствах. Они не используют ни вилок, ни ложек; все берут пальцами; можно умереть со смеху, когда кто-то из них, пытаясь копировать наших, пробует использовать вилку: он берет с тарелки кусок мяса пальцами, сажает его на вилку и таким образом несет его в рот».
Не только итальянец видел, что м. «все берут пальцами» Станислав Немоевский, описывая данный 19 мая 1606 года Великим князем Московским пир, с удивлением писал: «[…] руками с мисок Москва [ела]» и это несмотря на то, что на столах лежали золотые и серебряные с позолотой ложки. Неужели ложки выставлялись только напоказ, чтобы продемонстрировать богатство царя?
Охуеть какие м. тупые были. Просто пиздец.
Дьяк Иван Тимофеев, «Временник», 1610–1617.
Крестьяне не понимают, на какое место полагается каждый вид ратного оружия, когда воины перед сражением надевают его на себя, а просто только смотрят на одевание, не вникая как следует умом, как и куда на вооружённых всадников надевается каждая часть этого вооружения; они считают, когда случится (видеть это), что все это делается просто, а не с рассудком.
Но — неразумные — они ошибаются, так как не знают того, что каждая вещь имеет своё назначение там, где ей полагается быть. Когда же этим невеждам самим где-нибудь придёт время облачиться в такую же броню, они шлем налагают на колено, щит безобразно вешают на бедро вместе с другим оружием, потому что это дело им не свойственно.
Станислав Немоевский, 1606–1608
В Ростове. Ссыльным полякам приказали сдать оружие.
Мы отдали стволы ружей, или одни только замки. Что же было лучшего оружия, мы его попрятали по сундукам и чемоданам, где только нам казалось удобнее; но так как мы отдали немного, то объяснили это тем, что одно оружие у нас захвачено было ещё в Москве, а другое мы продали на припасы. Легко поверила этому сволочь, полагая, что у нас редко кто оружие носит — она мерила по себе, так как у них никто не носит, разве что во время войны.
Было еще датское посольство некоего Гильденстирна (вероятно, того самого, что ходил в Англию, и чье имя вместе с послом Розенкрюцем было использовано Шекспиром в "Гамлете")
Это и осталось.
Зовется - ролевики. На деле - долбанные фетшисты. Самый популярный образ у них - пидорастичные ландскнехты в перьях и чулках.
Не люблю ролевиков, слишком много эпидерсии и безумия, и эти ПЕРЬЯ ПЕРЬЯ ПЕРЬЯ (like Мужлан из "Субстанции").
>Но в основе структуры власти и общества - все то же "варварское королевство" со своими архаичными атрибутами:
В 1835 году лорд Маколей выступил с речью, опубликованной под заглавием «Заметки об образовании в Индии». Будучи членом Верховного совета при британском вице-короле Индии, Маколей доказывал, что только преподавание английского языка индийской элите сможет создать «переводчиков между нами и миллионами, которыми мы управляем». Образцом в этом деле он выбрал Россию:
Нация, которая прежде была столь же варварской, какими были наши предки до крестовых походов, за последние сто двадцать лет вышла из невежества… Я говорю о России. В этой стране создан обширный класс образованных людей, которые достойны занимать самые высокие должности… Есть повод надеяться, что эта обширная империя, которая во времена наших дедов, вероятно, отставала от Пенджаба, при наших внуках догонит Францию и Британию на пути совершенствования (Macaulay 1862: 109-110 ).
Для Маколея там, где Англия была в Х веке, Россия оказалась в XVIII, а скоро там окажется и Пенджаб. После Петра Великого, писал Маколей, «языки Западной Европы цивилизовали Россию. Нет сомнения, что они сделают с индусом то же, что сделали с татарином».
Немного позже российский критик Виссарион Белинский заметил, что без Петра «Россия, может быть, сблизилась бы с Европою и приняла бы ее цивилизацию, но точно так же, как Индия с Англиею». Другими словами, Белинский считал самовестернизацию России ответом на страх ее колонизации Западом. Сам этот страх, разумеется, тоже пришел с запада; он был одним из тех «языков», которые Россия, как и Индия, заимствовала из Европы.
>Московия - это свейский конунг, напяливший на себя имперский пурпур, нахлобучивший на голову ордынский колпак, взявший в одну руку царьградскую икону, а в другую - арапник
То есть ничем не отличается от остальной Европы, где конунги именовали себя римскими императорами, а потом знакомились с античной культурой через арабов.
>самовестернизацию России ответом на страх ее колонизации Западом
Помните была такая Османская империя? Россия еще избивала ее войска с середины 18 века непрерывно? Там еще султаны любили в европейских университетах учиться. Вестернизация - это не фасон камзолов поменять, это перестройка экономики и всего общества.
>дружина в виде Двора
Ля, двор с дружиной сравнивать - это всё равно что своих протыков с прачками и уборщиками. Ну и в других местах там такие же натягивания. Классическая Московия довольно далеко ушла от раннерусских конунгов-полубандитов, но в лучшую ли сторону - вопрос.
Проблема Османов как раз в том, что там не нашлось своего Петра, который бы лично порубил бошки янычарам.
>Вестернизация - это не фасон камзолов поменять, это перестройка экономики и всего общества.
Да Пётр ничё особо глобально не перестроил в русской экономике, просто интенсифицировал то, что до него и так существовало. Поэтому от Западной Европы то, что в итоге получилось отстояло бесконечно далеко.
>Поэтому от Западной Европы то, что в итоге получилось отстояло бесконечно далеко
Почему Западная Европа оказалась слабее России и в экономическом, и в военном плане?
Да с Западной Европой Россия и не воевала в то время. Шведов таковой никто не считал, северян в Европу записали только к концу 19 века. Не думаю, что петровская Россия смогла бы один на один сражаться с Британией или Францией, она то со Швецией 21 год бодалась.
>в составе антишведской коалиции
Вот только сначала Швеция вынесла всю коалицию с немцами, датчанами и поляками, так что Россия сражалась в одиночку, а потом Петр собрал Северный союз заново.
>в составе антишведской коалиции
Ну там блядь охуительная коалиция была конечно, в составе кастрированной Польши, которая так и не оправилась от шведского потопа и служила проходным двором для реально воюющих армий Швеции и России, Саксонии, князь которой был королём Польши и поэтому она записана в воюющие стороны да Дании, которая у шведов с 16 века не выиграла ни одной войны. Коалиция мало того, что бесполезная в военном плане, так и стороны менявшая как перчатки, стоило только чуток надавить. Короче говоря, с такой коалицией надо наоборот России должное отдать, так как на ней дополнительная гиря весела.
В итоге россиянам пришлось отдавать должное Швеции за независимость Финляндии и право на восстановление постчумной Прибалтики
2 миллиона ефимков при весе монеты в 1721 году 28 граммов — это 56 тонн серебра. Для сравнения можно указать, что первенец российского линейного флота 52-пушечный линкор «Полтава» обошелся государевой казне в 35 тысяч ефимков, и это включая стоимость пушек. Таким образом, Пётр I отправил в Швецию сумму, достаточную для снаряжения могучего флота из 56 линкоров. Ежегодный бюджет России в те годы составлял порядка 4—5 миллионов рублей (или ефимков; серебряный рубль перечеканивался из иоахимсталера), так что царь отправил шведам половину всего бюджета страны. В то же время «Финансовая статистика Швеции в период 1719—2003 гг.» говорит, что в 1721 году бюджет этой страны составлял около 6 миллионов шведских далеров, или 2 миллиона ефимков. Таким образом, шведы получили от России сумму, эквивалентную их годовому бюджету[3].
>отдавать должное Швеции за независимость Финляндии
Что за хуйню ты несешь? Финляндия была шведская, пока Россия не выиграла русско-шведскую войну 1808-1809 годов
Окей, получили и чего дальше? Этих денег не хватило даже на восстановление страны.
>Классическая Московия довольно далеко ушла от раннерусских конунгов-полубандитов
Ага, в худшую сторону. В Древней Руси была вилка и стул, а в Московии 16 века их не было.
Московия 16 века - это полная деградация почти во всех отношениях по сравнению с эпохой Древней Руси. Достаточно посмотреть на монеты - монету Владимира Святославича (крестителя Руси) и на монеты Ивана Грозного.
В общем, положение образования было так плохо, что в конце XV века приходилось ставить в священники безграмотных. Архиепископ новгородский Геннадий, обращаясь к митрополиту Симону, писал, что по малому числу грамотных некого ставить в священники, учиться же никто не хочет. Геннадий просил Ивана III, чтобы он, ради своей чести и спасения земли русской от позора, повелел завести училища, хотя бы для подготовки иереев.
Стоглав об училищах (по некоторым версиям — только в домонгольское время, хотя «прежде сего» — именно ранее XVI века). (глава 25)
«…А прежде сего училища бывали в Российском царствии на Москве и в Великом Новуграде, и по иным градам многие училища бывали, грамоте, писати и пети и чести учили. Потому тогда и грамоте гораздых было много, и писцы, и певцы, и чтецы славны были во всей земли…» .
О русских учебных заведениях XVI века сохранилось очень мало сведений. О качестве учения можно судить по сохранившемуся свидетельству, что в Новгороде чтению учили «простые мужики», и это обучение скорее «речь ему испортит», чем научит.
Не было никакой московии вне пасквилей литвы и пшеков.
Антиисторическая чушь.
>достаточно посмотреть на монеты - монету Владимира Святославича (крестителя Руси)
Так их небось приглашённые греческие специалисты чеканили оттуда и качество. Не говоря уже о том, что монеты Владимира - штучная чеканка, а во времена Грозного уже массовая.
>В общем, положение образования было так плохо, что в конце XV века приходилось ставить в священники безграмотных.
Так в древнерусские времена вообще хуй знает что творилась на уровне прихода. Там небось так и продолжали деревянным хуям молиться во многих местах. Ты отсутствие источников о не выдавай за то что раньше было лучше.
>Там небось так и продолжали деревянным хуям молиться во многих местах
Так буквально на это священники жаловались. А в Новгородской грамотах 12 века Марену упоминают, например:
От Петра к Марене. Если станет князь наделять купцов и пришлет к тебе, то ты ему скажи: «Ты, князь, знаешь, сколько мужей мор прошлой зимой унес …».
Что вот это нахер было? Человек названный в честь богини смерти, зимы и мора, и который имеет влияние на князя? Обращение купца к языческому божеству, типа, припомни князю, сколько я выморила?
А еще к этой Марене, похоже на молитву к божеству:
‛От Милуши к Марене. Большой Косе — пойти бы ей замуж за Сновида. Маренка! Пусть же напьется (набухнет) рождающее лоно!’
Зато тут Марена вроде как деньги выдает и свидетелем выступает:
Приветствие от Петра к Демше. Дай Микуле Кишке гривен шесть, взявши у Марены. Приведя его сам, дай в присутствии Марены. А если попросит Ярко, то тому не давай. Приветствую тебя. Сделай же милость, исполни сам’.
А тут Марене дань нужно отдать:
‛Поклон от Завида к … ({возможно,} к тетке). Тому из твоих сыновей, у которого есть зерно, прикажи, чтобы отдали дань Марене, поскольку я приду и ты тогда отдашь ({очевидно,} своему сыну) ({букв.:} отдай) назад зерном же. Кланяюсь тебе.’
>Юрий Крижанич, который находился тогда в Венеции и оставил в своем произведении «Политика» свидетельство о русском посольстве. С нескрываемой горечью он писал: «в Венеции, в гостиницу послов, ко времени кушанья сходилось множество Венецианских Нобилей, все замаскированные, чтобы не узнали их; там они глядели и хохотали на обычаи наших людей за столом; сколько было тут позора, никому и не высказать».
Русских в братушки записал.
Гражданское рабство - вот состояние каждого неблагородного подданного этой империи: все они находятся в распоряжении своих господ, как скот в других странах. Среди этих рабов никто не подвергается такому варварскому обхождению, как те, кто возделывает землю… Политическое рабство - удел всей страны, с тех пор как иностранцы установили в ней деспотическую власть (Raynal 1777: 246).
В середине XIX века радикально настроенный Александр Герцен ставил в вину Англии и миру, что, борясь против работорговли, они забыли о российских крепостных. Герцен объяснял это тем, что крепостничество - «явление столь исключительное и ни на что не похожее, что иностранцам трудно в него поверить». Продолжая сравнивать, Виссарион Белинский называл крепостных «белыми неграми», Герцен - «nègres gelés» («замороженными неграми»). Белинский в письме к Гоголю критиковал «ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми, не имея на это и того оправдания, каким лукаво пользуются американские плантаторы, утверждая, что негр - не человек». Достоевский и его товарищи отправились в Сибирь за чтение этого текста. Высмеивая идею, что американское рабство лучше, чем русское крепостничество, так как оправдано чистосердечным заблуждением, Белинский видел между ними и разницу. Никто в России, ни помещики, ни государство, не утверждал, что крепостные - не люди или не христиане, как это делали многие американские плантаторы. В отличие от черных рабов крепостные посещали церковь, а духовенству была вменена в обязанность пастырская забота о крестьянах. Но такое человеколюбие создавало свои проблемы. Дворяне оказывались в трудном положении христиан, владевших другими христианами как собственностью. Не имея собственных крепостных, духовенство должно было учить добру в церквах, где господа и рабы молились одному Богу, и бороться со злом в приходах, где с людьми обращались как с домашними животными.
В 1913 году Ленин написал небольшую статью «Русские и негры», и в этом «странном сопоставлении» доказывал, что русские крепостные и американские рабы были освобождены хоть и почти одновременно, но разными методами. Рабы получили свободу в результате кровопролитной войны, крепостные - в ходе мирных реформ, а потому и итоги освобождения в обеих странах были разными. Именно поэтому - не вследствие чрезмерного, а вследствие недостаточного насилия - «на русских осталось гораздо больше следов рабства, чем на неграх», считал Ленин. Итак, в 1913 году Ленин полагал, что освободительные реформы в России задержали Гражданскую войну, но не предотвратили ее. Для того чтобы расы или сословия действительно перемешались друг с другом, нужно большое насилие, считал Ленин. Он сделал все, что мог, чтобы реализовать эту идею: вторая часть ему удалась, первая не очень.
Пока крепостной не бежал от хозяина или не был им убит, государство не вмешивалось в жизнь поместья. Закон был не для крестьян: они работали и торговали вне закона. Историк Михаил Погодин, сам сын крепостного, с добрым юмором называл крестьянина «нашим национальным зверем». Юрист и сенатор Кастор Лебедев описывал в 1854 году свою поездку в орловскую деревню с нараставшим чувством трагедии:
Крестьяне… очень недалеки от домашних животных. Этот старик не мытый, никогда не чесанный, босоногий; эта женщина полуобнаженная, мальчишки грязные, растрепанные, валяющиеся в грязи и на соломе, все это нечеловеческие фигуры! Все они, как будто вне черты государственной жизни, как будто незаконные дети России, как будто побежденные мечом победителей им не соплеменных; как будто записки советов и комитетов, все эти дела в судах и палатах не об них, не для них.
Для крестьянина быть «вне черты государственной жизни» - вне закона - значило принадлежать к «побежденному племени», которое низведено победителями до уровня «домашних животных». В терминах Джорджо Агамбена, которые вполне понял бы классически образованный юрист XIX века, крестьян можно было наказать, но для жертвоприношения они не годились: их жизнь была голой, прав и ценности она не имела. Но эта ситуация колониального раздвоения обездоливала и дворянина, унаследовавшего Рюриков «меч победителей». Живя теперь, как Лебедев, в высших сферах писаного права и законодательных комитетов, дворянская элита воспринимала свою деятельность как пустую и ничтожную именно потому, что эта деятельность шла мимо тех, чью жизнь должна была улучшать и просвещать. В своих меланхолических размышлениях Лебедев и Погодин сравнивали крестьян с животными; Грибоедов и Лебедев описывали океанское различие между господами и крепостными, уподобляя их разным, несоплеменным группам; и все они ссылались на Рюрика. Эта серия рассуждений, уподоблявшая дворян пришлым колонизаторам, а крестьян диким туземцам и, далее, домашним животным, была исторической моделью, а также моделью памяти, верной или неверной, но выразительной и острокритической. Переговоры Рюрика с пригласившими его племенами, возможно, и имели место где-то у Парголова, только было это очень давно, и с тех пор все могло и должно было измениться; но российская власть - советы и комитеты, суды и палаты, романы и реформы - никак не могла ни укрепить, ни разрушить унаследованные с тех пор неравенства. Рассказывая о социальных отношениях на языке культурных различий, меланхолические метафоры уподобляли сословный порядок внутренней колонизации.
