Можете считать меня ванильной пиздой, но это классика, это надо знать.

>>355334
Здесь воздух давит, как свинец.
Кричу,
кричу,
кричу,
кричу:
— Идите! —
людям
я кричу. —
Свинец
расплавить
я хочу!

Он говорит:
— Зачем кричишь?
Себя ты в пепел превратишь!
Вот, как Керем,
сгоришь,
сгоришь!

«Здесь много бед.
Подмоги нет».
Оглохли
уши у сердец.
Здесь воздух давит, как свинец.

Я говорю
в ответ ему:
— Пусть, как Керем,
сгорю,
сгорю!
Ведь если я гореть не буду,
и если ты гореть не будешь,
и если мы гореть не будем,
так кто же здесь
рассеет тьму?

Здесь воздух, как земля, тяжёл.
Здесь воздух давит, как свинец.
Кричу,
кричу,
кричу,
кричу:
— Идите! —
людям
я кричу.—
Свинец
расплавить
я хочу!

>>355750
Самое лучшее море:

то, где ещё не плавал.

Самый лучший ребёнок:

тот, что ещё не вырос.

Самые лучшие дни нашей жизни:

те, что ещё не прожиты.

И — прекраснейшее из слов,

Что сказать я тебе хотел:

То, что ещё не сказал я…

>>355763
С жизнью шутить нельзя.
Ты должен жизнь принимать всерьёз,
как белка, например,

не ожидая ничего вне жизни и после жизни.
Словом, всё твоё дело должно быть — жизнь.

Ты должен жизнь принимать всерьёз,
и при этом настолько,
что даже если руки твои связаны за спиной
и тебя поставили к стенке;
или — в лаборатории
в своём белом халате, в огромных очках,
когда ты можешь умереть за людей,
которых даже не видел в лицо,
и притом добровольно,
понимая, что самое лучшее, самое верное -

Словом, ты должен жизнь принимать всерьёз,
чтобы в семьдесят лет, например,
посадил ты оливу -
и не потому что она, мол, достанется внукам,
а потому, что смерти боясь,
ты не веришь в смерть,
потому что жизнь перетянет.

Тем временем вышел русский перевод нового романа Орхана Памука "Мои странные мысли".

Новая книга нобелевского лауреата Орхана Памука « МОИ СТРАННЫЕ МЫСЛИ», рассказывающая историю о проживаемой на улицах любви, встретится с читателями в начале января.
Орхан Памук работал над книгой, которую выпустило издательство Япыкреди, 6 лет.
Книга рассказывает про жизнь в Стамбуле Мевлюта, который три года писал любовные письма своей возлюбленной.
Тема книги:
В промежутке от 1969 и 2012 годами, в течении более чем 40 лет Мевлют на улицах Стамбула занимался различного рода деятельностью, был охранником на парковке, продавал еду, и многое другое. С одной стороны улицы полны различными людьми, с другой стороны полгорода рушится и строится заново, приехав с Анадолу он наблюдал за богачами, с другой стороны преобразования внутри страны, политические конфликты, он стал всему этому свидетелем. Он интересовался, делающими его не такими как все его странными мыслями в голове. Но он никогда не отказывался зимними вечерами думать кем на самом деле является его любимая .

Известный турецкий писатель Орхан Памук на прошлой неделе впервые посетил Россию. «Никакого конфликта цивилизаций нет, он придуман политиками», — считает он.
О своем плане примирения Востока и Запада Памук рассказал «Огоньку»
Поговорить Памук предложил сам. После пресс-конференции в Питере, посвященной выходу его нового романа «Снег», народ устремился на фуршет, состоявший сплошь из турецких сладостей. Памук налил себе турецкого кофе и подошел к столику, за которым его бурно обсуждали питерские студенты
— Если вы не прочь, я бы поговорил, — сказал он. — Я немного могу по-английски и вы небось тоже.
Все закивали. Пресс-конференция шла на турецком, переводчица замучилась переводить памуковские аккуратные колкости.
— Просто у меня сложилось впечатление, что из присутствующих вы меня типа читали, — сказал он студентам и мне, отиравшемуся тут же в надежде на интервью. — Так что если имеются вопросы, я готов. Нормальный разговор с читателем — единственная приятность во время раскрутки книг. Мне приходится ездить и разговаривать, я этого не люблю, моя воля — сидел бы по двенадцать часов за столом и писал. Я писатель в самом чистом виде, во всей его, так сказать, прекрасной жалкости. Я ничего кроме этого не умею, в музыке я идиот, живописью интересовался с семи до двадцати двух и даже рисовал, но ничего путного не нарисовал. Учился на журналиста, но журналистикой не занимался ни дня.
Что, не нравится наша профессия?
Хорошая профессия, но для нее нужен другой темперамент. В общем, я ничего как следует не умею, поэтому даже не знаю, что ценного могу вам сообщить. Почему-то очень много политических вопросов задают в России, а я что, политик?
Вы, значит, думаете, что литература не влияет на политику?
Почему, она влияет, но это же взаимная вещь. Если политика сильно впечатляет писателя, в ответ он может написать роман, который сильно впечатлит политику. Случится некое общественное движение, пойдут круги. Но это палка о двух концах: если вы пишете сильный политический роман, он необратимо меняет вашу жизнь и чаще всего ставит вас под удар. Если слабый — вам ничего не грозит, но зачем писать слабый? В результате политическая книга у меня, в общем, одна — «Снег».
Про что?
Хороший вопрос. Я мог бы сейчас принять позу, сказать — вот, содержание моей книги нельзя передать несколькими фразами... Но я честно признаюсь, что все мои книги можно пересказать в трех предложениях, потому что не в сюжете дело. Герой «Снега» — молодой поэт. Приезжает к девушке своей, жениться. Она живет в пограничном городе, на бывшей границе России и Турции. Он приехал, а уехать не может — все выезды снегом завалило. Ну и там несколько детективных историй, служащих поводом для авторских размышлений... о границах, об империях, о том, что после них остается...
По вашей «Черной книге» у меня было ощущение, что вы по империи все-таки ностальгируете. И вы, и многие...
Не столько в «Черной книге», сколько в «Стамбуле — городе воспоминаний». Я объясню сейчас, что остается от империи. С ней происходит... как со звездой в какой-то момент. Звезда превращается в черную дыру страшной плотности. Империя схлопывается, стягивается в один город, огромный, всемирного значения, в котором есть все. Город-государство, сконцентрировавший в себе века истории. В него приезжают люди со всей страны, в том числе с окраин; в нем воплощаются черты всех архитектурных стилей... Все главные города Европы, да и мира — такие памятники былого могущества. От Римской империи остался Рим, от Британской — сумасшедший всевместительный Лондон, от Османской — запутанный и величественный Стамбул, полный меланхолии. Лучше всего, когда от империи остается меланхолия, а не бурная такая, несколько реваншистская тоска, что вот, мол, как мы когда-то наводили ужас на человечество... Я не сторонник тоски по аморализму, а наше великое прошлое всегда аморально. Надо, чтобы получалось как с любовью. В любви тоже много всего, в том числе и грязи, и ревности, и подпольных страстей. Надо, чтобы от нее оставались не шрамы, не жажда мщения, а чистая печаль. Литература, собственно, и должна заниматься переводом страстей в чистую печаль... И с этой целью я написал «Стамбул». От российской империи остались даже два великих города — Москва и Петербург, и это логично, потому что у империи было, так сказать, два лика. Оба города невероятно много в себя вобрали, каждый — отдельная страна, это и есть самый ценный результат многовекового имперского существования. Соответственно меняется и главный литературный жанр: вместо боевой хроники — путеводитель.
Вас много спрашивают про ислам, но, извините, придется и мне...

>>373034
Давайте, я не против.
Ислам с христианством в принципе способен уживаться?
Всегда уживался, а тут вдруг не способен. Это кто придумал? Это придумали люди, которым почему-либо нужен доступ к очень большой нефти. Иракской в частности. Придумали мировое зло, раздули его до бессовестных масштабов, приписали исламу то, чего в нем и нет вообще, вылущили из него все лучшее, что есть, всю его поэзию, весь смысл... Я не говорю, что радикализма не существует. Я говорю, что ислам к нему не сводится. А кто хочет отождествлять мусульманство с нетерпимостью и зверством — пусть честно признается про нефть.
Вот Турция, допустим. В ней уживаются не только ислам и христианство — в ней столько всего, что даже у меня, стамбульца, голова кругом идет. И все ужасно радикальны. Есть очень категоричные военные, требующие немедленного переворота. Есть очень твердые коммунисты, вообще коммунизм в большой моде, полно экстремалов в диапазоне от че-геваровской романтики до маоистской прагматики. Есть дюжина религиозных сект плюс фундаменталисты разных конфессий. Есть светские движения, сторонники бурной европеизации, есть поклонники Ататюрка (к ним принадлежит, кстати, моя семья), есть упомянутые ностальгисты, не могущие примириться с утратой имперского статуса. Всего я насчитал бы штук двадцать влиятельных политических сил. И то, что их так много, — это и залог всеобщей выживаемости. Если бы к власти пришел кто-то один или если бы жизнь состояла из борьбы каких-то двух — очень может быть, что конец света в самом деле не заставил себя ждать.
А! Вот как раз наш Андрей Архангельский из «Огонька» говорит, что Памук как настоящий постмодернист требует снятия бинарных оппозиций.
Ну вы скажите ему, что я не совсем все-таки постмодернист. Я модернист скорее. Если бы я состоялся как художник, это был бы модерн с национальными, довольно архаичными корнями... Модерн же, собственно, и обратился к архаике в поисках новой серьезности. Постмодернизм — это когда все более или менее равно всему, то есть в буквальном смысле всем все равно. А модернизм — бурная борьба разного, и этого разного много. Я в самом деле не принимаю мира, поделенного на две краски. Если кто-то пытается представить мир двухцветным — скорее всего вас дурят, причем небескорыстно.
Кстати, почему у вас так четко соблюдена цветовая символика, у каждой книги свой цвет? «Черная книга», «Зови меня красным», «Белая крепость»...
Наверное, комплексы несостоявшегося художника. Тут видите, в чем опасность: я вам что-нибудь скажу о моей личной цветовой символике, а вы истолкуете неверно. У красного — свои коннотации, у черного и белого — тем более... Так что отвечу общим местом: это основной колорит книги.
Вот вы позволили себе резкое высказывание в интервью — о геноциде армян — и имели столкновение с государством. Это полезный опыт?
Один ваш талантливый мыслитель сказал, что писатель — единственная профессия, в которой полезно все. (А. Синявский: «Писателю и умирать полезно». — Д Б.) Это верно только отчасти, потому что, с одной стороны, все — опыт. А с другой... Вот вас побили на улице, это полезно?
Нет.
Почему, это можно описать! Но это противно, понимаете? Писатель по определению натура впечатлительная. От всего зависит. Конфликт с государством его обогащает — и надламывает. Опыт появляется, а воплотить его адекватно иногда уже не получается, таких примеров много. Так что я все-таки за то, чтобы меня не били на улицах.
Ну это не одно и то же — битье на улице и ссора с государством.
Уверяю вас, по ощущению — тот же ужас от столкновения с превосходящей силой.
А сознание правоты?
Оно и на улице есть. Шел, никого не трогал, цветы девушке нес, возможно... Я хочу красивые книги писать, а не скандальные. Иногда при этом затрагиваешь политическую тему, но не нарочно же. Писатель должен быть как ваш Пушкин, чтобы его хотелось присвоить всем политическим партиям и каждой что-нибудь годилось. Потому что он — красота, а в красоте — все. Его ведь у вас все хотят присвоить, так? А он никому не дается. Идеал.
Как вы думаете, проблема Кавказа и России неразрешима?
Неразрешимых проблем не бывает. Человечество — это механизм для разрешения всех проблем. Никогда еще так не было, чтобы жизнь ставила перед ним задачу, а оно отступалось.
Существует ли турецкий национальный характер? Турецкая особенная любовь, например?
О, вот про это я вам ничего не скажу. Из принципа. Хватит из Турции делать маргинальную страну. Почему никто не спрашивает про американский характер или любовь? Мы что, дикари, туземцы, экзотика? Во всем мире примерно одинаковый процент сумасшедших, плохих, хороших... Что касается любви, то все как у всех. Чаще всего она взаимна, иначе бы мир давно пресекся.
Дмитрий Быков,Журнал "Огонёк" №24 от 18.06.2006, стр. 10
Подробнее: http://www.kommersant.ru/doc/2297196