Этой ночью читал я книгу,
Вчитывался будто в книгу,
В темные ее страницы.
На дворе стояла осень,
Звезды падали на землю,
Где в холодном лунном свете
Все предметы стали меньше,
В страхе будто затаились,
Слиться с тенями хотели.
Я читал без лампы, голос
Мне шептал: «Все вещи
Холодеют, цепенеют,
Даже грозди винограда,
Дыни, груши, что краснеют
В облетающем саду».
Книга та была без знаков,
Буквами в той книге были
Вспышки звезд в морозном небе.
Жопа, хуй, пизда ракета
Сперма, глист и ипотека
Заебался я ебаться
Чтоб ебалось как моглось
Я ебу собак как гусь и мне похуй заебусь.
> Этой ночью читал я книгу,
> Вчитывался будто в книгу,
Ты ебанутый?
Но быть мне человеком до конца,
И может быть подскажет мне дорогу
Сиянием своим одна звезда!
И жизнь одна, и новой уж не будет,
Я резал словом так же, как ласкал,
Но залп из многочисленных орудий
Поможет моим высохшим мозгам.
А вы воюйте дураки все дальше,
А я пойду, ведь тысячи дорог,
Так кто ты бледный? Кто ты, милый мальчик?
Ведь ты не ангел вроде, и не бог...
убийца травы.
Да.
>Этой ночью видел книгу,
>В этой книге видел ниггу,
> Ее темные глазницы,
>Прожигали в ней страницы
>На дворе стояла лошадь,
>Говна падали на землю,
>Где в холодном лунном свете
>
>Все предметы стали меньше,
>В страхе будто затаились,
>Слиться с тенями хотели.
>
>Я читал без лампы, в голос
>И шептал: «Все вещи
>Холодеют, цепенеют,
>
>Даже грозди винограда,
>Дыни, груши, что краснеют
>В облетающем саду».
>
>Книга та была без знаков,
>Буквами в той книге были
>Вспышки звезд в морозном небе.
THE RAVEN
Once upon a midnight dreary, while I pondered, week and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore-
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
“'Tis some visitor,” I muttered, “tapping at my chamber door-
Only this and nothing more.”
Ah, distinctly I remember, it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow;-vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow - sorrow for the lost Lenore-
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore-
Nameless here for evermore.
And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me - filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating,
“'Tis some visitor entreating entrance at my chamber door-
Some late visitor entreating entrance at my chamber door; -
This it is and nothing more.”
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
“Sir,” said I, “or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you” - here I opened wide the door: -
Darkness there and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, “Lenore?”
This I whispered, and an echo murmured back the word, “Lenore!”
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
“Surely,” said I, “surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore-
Let my heart be still a moment, and this mystery explore; -
'Tis the wind and nothing more!”
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door-
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door-
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
“Though the crest be shorn and shaven, thou,” I said, “art sure no craven,
Ghastly grim and ancient Raven wandering from the Nightly shore-
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!”
Quoth the Raven, “Nevermore.”
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning-little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door-
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
With such name as “Nevermore.”
But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing further then he uttered-not a feather then he fluttered-
Till I scarcely more than muttered, “Other friends have flown before-
On the morrow he will leave me, as my Hopes have flown before.”
Then the bird said, “Nevermore.”
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
“Doubtless,” said I, “what it utters is its only stock and store,
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore-
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of 'Never-nevermore.' ”
But the Raven still beguiling my sad fancy into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore-
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous bird of yore
Meant in croaking “Nevermore.”
This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at case reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,
But whose velvet violet lining with the lamp-light gloating o'er,
She shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by Seraphim whose foot-falls tinkled on the tufted floor.
“Wretch,” I cried, “thy God hath lent thee-by these angels he hath sent thee
Respite-respite and nepenthe from thy memories of Lenore!
Quaft, oh, quaff this kind nepenthe, and forget this lost Lenore!”
Quoth the Raven, “Nevermore.”
“Prophet!” said I, “thing of evil! - prophet still, if bird or devil! -
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted -
On this home by Horror haunted-tell me truly, I implore-
Is there-is there balm in Gilead?-tell me-tell me, I implore!”
Quoth the Raven, “Nevermore.”
“Prophet!” said I, “thing of evil! - prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us-by that God we both adore-
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore-
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore.”
Quoth the Raven, “Nevermore.”
“Be that word our bird or fiend!” I shrieked, sign of parting,upstarting-
“Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken!-quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off
my door!”
Quoth the Raven, “Nevermore.”
And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted-nevermore!
На английском? О.
ИЗ ЗАПАДНОГО АНУСА ВСЕ ЖРЁТЕ ВЫ ГАВНО!
ЗА КОКА-КОЛУ СРАНУЮ ПРОДАЛИСЬ ВЫ ДАВНО!
ПОДСТИЛКИ ПОДПИНДОСНЫЕ, ДАДИМ ВАМ ПОСОСАТЬ!
И ЗНАТЬ ТОГДА ВЫ БУДЕТЕ КАК АНУСЫ ИМ ЛИЗАТЬ!
СОСЁТСЯ КАК? СВОЙ АНУС НЕ ПОРВАЛИ?
ГАВНО ВСЁ ЖРЁТЕ? В ЖОПУ ВАС ЕБАЛИ?
ЛЕГЛИ ПОД ЗАПАД, В ЖОПУ ИМ ДАЁТЕ!
ПОДСТИЛКИ! АНУС ЛИЖЕТЕ, СОСЁТЕ!
Что-то в этом есть.
>>Этой ночью видел книгу,
>>В этой книге видел ниггу,
>> Ее темные глазницы,
>>Прожигали в ней страницы
>>На дворе стояла лошадь,
>>Говна падали на землю,
Я такой же пустой, как этот лес.
Правда режет нутро, в душу не лезь.
Раны и жар, бросает туда и сюда
И всегда на все «да» - всё равно никогда
Не увижу тебя, но каждой секундой
Как будто живу моментами прошлого,
Мысли о пошлом, мне уже тошно,
Мысли о ласке, никакой маски,
Был я настоящим и ты настоящей.
Следы на постели. Курю сигарету.
Свечи горят затухая, при свете
Я твой силуэт различаю в моменте.
«Давай навсегда, навсегда будем вместе» -
«Давай мы друзьями, как не было будто» -
Фальшивой улыбкой, боль от объятий
Среди тысяч таких же найду, что не трудно
Пройду через все расставаний пять стадий
Настала местами пора поменяться,
Меняйся, смущайся, листая тетради
Пройди через боль, вперёд не стесняясь
Попробуй по новой, забудь её ради -
Забудь для себя, стирая из памяти
Для тебя будто бы не было... хватит!
«Ты хочешь друзьями остаться?»
«Ну да... типо, столько прошли...
Надеюсь, что ты... останешься»
«Останусь не в жизни, но в твоей памяти»
«Почему ты не хочешь остаться друзьями?»
В ответ лишь молчание. Смотрю на тебя,
Я вижу, любовь тебя и меня покидает,
Мысль простая - пиздострадания,
Извини, что пишу... меня переполняет
Опять вспоминаю, как будто по правде
Всё было вчера...
«Чего? Расставание?»
сам писал?
ну и хуета...
*
На дваче злые все ребята,
При встрече норовят, засунуть xyй в мои уста.
А я прекрасна и чиста.
Хочу любви и понимания,
Заботы, нежности, внимания.
Но все твердят, давай пизду!
От тарабанят и до свидания.
Умчавшись прочь, размахивая по ветру елду.
И снова я одна, как одуванчик в поле.
Только теперь, мой сдули пух.
Замалафили душу, разворотили по неволе,
Дитя зачали ну и оставили одну.
Мой пузожитель, рвет и мечет,
Переживает что его отец.
Сейчас сует в другую тетю, свой детородненький конец.
Каков беглец, создал детятку,
А сам сьебал в закат.
Но нечего, я же не тряпка,
Создам свой рай прямо сейчас.
Как гордая богиня плодородия,
Найду другого удальца.
Который обеспечит благородством
Рожденного мальца.
Подарит мне машину,
На юг за лето свозит пару раз.
Ведь он настоящий же мужчина.
Не то что бывший, спринтер-пидорас.
Я женщина теперь, богиня.
И преклонятся должен муж передо мной.
Ведь только настоящие мужчины,
Ведут образ жизни таковой.
И вот прошло уже два года,
Мне надоел в постели муж.
Однообразие, как непогода,
Метели, дождь, уныние и грусть.
Решила я найти другой хуец, да посвежее.
Отправилась в ближайший клуб.
И вот с прекрасным белокурым мачо
Мы едем на его машине, вдруг,
Остановился, и так нежно, полез ко мне.
Что не смогла и слова вымолвить в ответ.
И бесконечные оргазмы, давали то,
Чего так не хватало много лет.
В один прекрасный день, как оказалось.
Каким-то чудом или колдовством,
Мой муж прознал про шалости былые
И словно "Купидон",
Пронзил своим огромным кулачищем
Мое прекрасное лицо,
И вышвырнул за двери,словно сучку,
Вдогонку вещи выкинув за мной.
И дверь замкнул на все замки и табуреткою подпер.
Теперь живу на свалке и бомжую,
Сынок мне помогает иногда,
Бутылки собирает, трохи хлеба,
Что бы еда была всегда.
Ну а когда уж сильно припекает,
Приходиться давать свою пизду.
Другим бомжам, те хоть согреют и накормят,
Да и напоят иногда.
Ну наконец-то поняла я.
Что быть тупой пиздой и блядью,
Не стоило мне не когда.
Но жизнь пришла к итогу,
Уютный, прошлый мир,
Остался за спиной.
Уж лучше быть стеснительной и ласковой особой,
Чем начинать свой путь - Тупой Пиздой!
Кто рифмует на глаголы, того в рот ебут монголы
*
Влечение плотских утех,
Анальной радости, брожение.
Я так давно в пердак хотел,
И вот свершилось
Анальное творение.
Мы познакомились гулявши
Он был красив, умен и прозорлив.
Вошел в меня словно таран,
Сраки, сто раз прорвавший
О да, как он меня хотел.
А ведь все начиналось, так банально.
Однажды, просто я зашел на двач.
И понеслось, бурленье говн животворящих.
И как то вдруг мой анус трепетал.
Действительно, былые времена и нравы не вернуть
и как нам быть в таком паршивом веке,
как выйдешь ты на улицу, не успеешь взор свой распахнуть,
а уже от зрелищ сих кровоточат веки.
Мать твою ебал я - шлюху
На хуе ее вертел
Взял ее с собой на сгуху
Ибо оп-а в темноте
Выебал в мертвой тишине опу было 9
Истекая соками тела
В ожидании спада жары
Сидел в темном углу я за пекой
Скроля двачи от унылой поры
И вот за окном застучало
Дождик пошел, прям побежал
И так хорошо мне стало
Что ОПа я даже xyЁм не назвал.
а я на них срал!
стране нужны паровозы,
нам нужен металл!
товарищ!
не охай,
не ахай!
не дёргай узду!
коль выполнил план,
посылай всех
в пизду
не выполнил —
сам
иди
на
хуй.
Двачер с ней гулять пошёл
А затем проснулся
Парню улыбнулся
В очереди за продовольствием.
Отрастить бы себе хуй
В километр
И доставить ей
Удовольствие!
Звук погромче нарулил
Вот же ужас, вот беда
На две тонны музыки- три говна
на чужой
жене,
потолок
прилипает
к жопе,
но мы не ропщем —
делаем коммунистов,
назло
буржуазной
Европе!
Пусть хуй
мой
как мачта
топорщится!
Мне все равно,
кто подо мной —
жена министра
или уборщица!
Да, сразу как зашёл в тред.
пук
хуй пизда залупа член
мир пустой, всё будто тлен
жопа жопа расскажи
где заводятся ежи
гниль дерьмо пизда паскуда
на столе лежит посуда
я невольный я бездольный
череп глажу треугольный
дура мне скажи скорее
почему меня не греет
оборви же проводочки
я пойду на поводочке
Опять по квартире ты без одежды,
Футболку накинув мою на размеры
Больше в разы, чем твоё тело,
Ты ходишь туда и обратно, я знаю -
Знаки внимания на меня обращаешь.
Ты без одежды прекрасна, но сразу,
Снимая футболку с себя, на показ
Ты своим телом, изгибами ласково
Манишь меня, привлекая любовь.
Хочу тебя вновь, снова и снова,
Знаешь как сильно? Сильнее всего.
Сегодня любить тебя сильно и сильно
Оставлю богатства от мира, как снимок
Сапфиров, если предложат улыбку на миг
Золотом, всеми богатствами мира
Купить и отнять у меня, но увы,
Даже секунда, которой отняли
Искренним блеском любви твои взгляды
Гибелью, адом становится сразу,
И разом, и дважды, и трижды отказ.
Помнишь как встретились?
Знаю, ты помнишь.
А помнишь когда на руках я по кочкам
Носил тебя, ведь ходить ты не можешь,
Я виноват, не удержал, но искупаю вину как могу,
До дома тебя на руках донесу.
Руки мои - объятия талии,
Прости, что с тобой не слетали в Италию,
Ты же не злишься... я знаю, я знаю,
Всё ерунда, любовь моя, - главное... главное,
Вместе с тобой наслаждаться закатом,
Держаться за руки под песни Нирваны.
Улыбка твоя, любовные взгляды,
Я утонул в тебе снова, и как ты
Футболку снимая целуешь меня...
Я растворяюсь в этом экстазе...
Люблю тебя, солнце.
Люби меня так же.
Пока не настанет последний закат.
Мы встретим его за руки держась.
Последний миг вместе.
Господь, я прошу... пусть будет так.
там ведь плещет озеро Тескоко! я давно мечтал о командировке, но сорваться всё-таки нелегко. плюс возня с табуретом, люстрой, верёвкой. крюк вот, скажем, держится на соплях (от хрущёвской эпохи остались реликты), и хозяйку лучше б не подставлять — у неё и так с соседкой конфликты.
я всю жизнь боюсь ненужной возни, не люблю выписывать лишние петли…
…впрочем, путь простой, короткий и вниз.
завтра я проснусь уже в альтепетле.
и тогда на въезде в Теночтитлан, если я успею подсуетиться, мне дадут чешую,
два ярких крыла
и сердцебиение
сказочной
птицы
Извини, но хуйня. Правда. Но не расстраивайся, тут все такие же как ты
Нет, маму попросил
это не приятно
это просто невероятно
я сижу просто в шоке от такой судьбы
вот такие вот у меня деньки
а
я мамашу твою ебал
а
я у мамашу у мамашу у
ебал (ебал)
у
питаясь, питаются в общепите.
А ты ж куда-то идешь и идешь,
как дурацкий трек на репите.
За окном мрак
Я мечтал креэйтить бит
Но мой флоу как брак
Залупа член тпау пау эщкере и ты убит
Возможно русак а возможно хохол
Надо узнать чья свинная победа
Интерес угас когда ебал
Летний дождь стучится
Зимнюю тоску прогнал
Майским грозным днем сочится
Как в осенний урожай
Из под ночи темной
В томный тучный день
И глаза девченки
Ждут июльский день.
Как лизнешь ей сладенькой
Будет лучший день
Она невеста скромная попочка туга
Пися в меру узкая как будто бы нуга
Грудь её прекрасная словно шелкопряд
Поцелуи страстные, любовь что отпад.
Я испорчу твой сон, розовая помада
Детка после меня сделала coming out
Твои предки гулять со мной не отпускают
Ведь я корчу лицо в рожицу ахегао
Я испорчу твой сон, розовая помада
Детка после меня сделала coming out
Твои предки гулять со мной не отпускают
Прохожей
Ты неподвижно прильнула к стали -
И вся кровь в тебе замерла.
Камнем холодным пытаешься
Стать, когда сердцем ещё горяча.
Едва различимые вены вздымаются
Под мембраной натянутой кожи.
Я готов бегать верной собакою
За твоими тенями, что вены тревожат.
Может ты вспоминаешь свой стыд?
Прячешь улыбку, безучастно смотря;
А под длинной одеждой сокрыт
Прожорливый центр твоего бытия.
А может, моля всех богов о покое,
Держишься? Не расплескать
Два сосуда с солёной водою,
Разбираясь в себе или кто виноват.
И собрав в один узел все силы,
Стараюсь не смотреть на тебя.
И твоего стеклянного взгляда
Я сегодня боюсь как огня.
Надежный тыл в любую непогоду.
Его любовь ко мне – вот та цена,
Ради которой я – в огонь и в воду!
И если вдруг настанет день такой,
Когда решит громить он бастионы,
Стоять я буду тихо за спиной.
И молча подавать ему патроны!
© Светлана Чеколаева
Просыпаться с тобою некрашеной,
Чтоб от осени и до осени
Говорить только самое важное.
Хочу вместе с тобой бездельничать,
Удивлять ранним завтраком сонную,
Любоваться путями млечными
И тобой, когда смотришь в сторону.
Болтовню твою слушать милую,
Вечерами встречать уставшую,
Я поступками некрикливыми
За тобою хочу ухаживать.
Забывая про одиночество,
Про досадные расставания,
Говорить обо всем, что хочется,
И молчать, затаив дыхание.
Тебя пледом укутать сопливую,
На руках отогреть от холода,
Ах, какая же ты красивая,
И по поводу и без повода.
Терплю, как осень терпит лужи,
Печаль былого бытия,
Я знаю: завтра будет лучше.
Я тыщу планов отложу
На завтра: ничего не поздно.
Мой гроб еще шумит в лесу.
Он - дерево. Он нянчит гнезда.
Я, как безумный, не ловлю
Любые волны. Все же, все же,
Когда я снова полюблю,
Вновь обезумею до дрожи.
Я знаю, что придет тоска
И дружбу, и любовь наруша,
Отчаявшись, я чужака -
В самом себе я обнаружу.
Но в поединке между ним
И тем во мне, кто жизнь прославил,
Я буду сам судьей своим.
И будет этот бой неравен.
Франтишек Грубин
Одной звезды я повторяю имя,
Не потому, что я её любил,
А потому, что мне темно с другими.
И если мне на сердце тяжело,
Я у неё одной ищу ответа,
Не потому, что от неё светло,
А потому, что с ней не надо света.
Она любила спать и молоко,
И под перчаткой каждая ладошка
Скрывала пять изящных коготков.
Когда в больших глазах ее блестящих
Луна свой отражала свет слегка,
Она казалась кошкой настоящей,
Готовой для внезапного прыжка.
Она спала калачиком под пледом,
А иногда и вовсе не спала,
Но каждый день назло дождям и бедам
Была непринужденно весела.
Не каждый мог ее погладить шерстку,
Иной, кто часом мимо проходил,
Трепал за ушко, но мечтала кошка,
Чтоб кто-то добрый кошку приручил.
Пушистый снег ей волшебством казался,
А шоколад – лекарством от разлук,
К рассвету нежный сон ее касался,
Во сне ей снилась пара теплых рук.
Она от скуки затевала игры,
Но вскоре уставала и от игр -
Так часто под шикарной шкурой тигра
Скрывался кот облезлый, а не тигр.
________________
Мерцает светом лунная дорожка,
Чуть слышен звук шагов ее в ночи…
Однажды навсегда уходит кошка,
Которую не смог ты приручить.
Из чёрной ямы страшных мук
Благодарю я всех Богов
За мой непокорённый дух.
И я, попав в тиски беды,
Не дрогнул и не застонал,
И под ударами судьбы
Я ранен был, но не упал.
Тропа лежит средь зла и слёз,
Дальнейший путь не ясен, пусть,
Но всё же трудностей и бед
Я, как и прежде, не боюсь.
Не важно, что врата узки,
Меня опасность не страшит.
Я — властелин своей судьбы,
Я — капитан своей души.
Не надо бояться пустого кармана.
Не надо бояться ни горных потоков,
Ни топей болотных, ни грязных подонков!
Не надо бояться тяжёлой задачи,
А надо бояться дешёвой удачи.
Не надо бояться быть честным и битым,
А надо бояться быть лживым и сытым!
Умейте всем страхам в лицо рассмеяться, -
Лишь собственной трусости надо бояться!
Меня перевели из школы № 25 в школу для дебилов.
Вот Марьпетровна про Достевского, а я рисую крокодилов.
Большие жирные крокодилы сожрут оч. скоро всех вас.
Уже май, уже продают в бочках питьевой квас.
И я за три копейки выпью кружечку.
А вокруг бесконечный тоталитаризм: болота, нефтяные вышки и опять болота.
И кроме как рисовать крокодилов ничего неохота.
>Книгу книгу
Дальше не читал
На ебале - хоть брёвна теши.
Но меня унижает турник,
Ненавязчиво, но от души.
От груди жму пятьсот килограмм,
Поднимаю большого быка,
Но страдаю душевно от ран,
Что наносит мне сталь турника.
Я скупую размажу слезу,
На штанах затяну ремешок,
Подтянусь раза два... И сползу,
Как тяжёлый боксёрский мешок.
Как стремятся с югов журавли
Возвратиться в родные края,
Так влечёт меня к центру земли
Богатырская жопа моя.
и чтоб в доме водилась фауна
мне родители в день рождения
подарили девчонку дауна.
Ей двенадцать, она уродина,
как и я, с ней легко поэтому
забывается, что смородина
прилепилась ко лбу нагретому.
Снял одежду с нее - хорошая:
заостренные грудки-уточки,
поместил их в свои ладоши я -
ни смущения у малюточки!
Повелел называть хозяином,
целовать мои ноги преданно -
разлеглась на полу надраенном,
лобызает мой каждый след она.
Всё мне делает, я с ней делаю,
что хочу, называю шлюшкою,
наслаждаюсь тугою, спелою
идиоточкой, как подушкою.
Но когда обрастет коростою
макияжей с помадой яркою,
став кокетливой тварью взрослою, -
выпну жить в конуре с овчаркою!
На дискотеках под луной в аулах,
где рот зажав шептали вы - Молчи!
дышали жарко, щедрые в посулах,
познала вас я, горные бичи.
Каникулы, мне только девять лет -
акации и майский вечер лета,
и смуглые подростки в бересклет
меня влекут и требуют минета,
как будто бы им нужен лишь минет!
Ликующего счастья торжество,
подвздошных виражей мои стрекозы!
Я Сатана, я мира естество,
его шипы колючие и розы
и нет границ у буйства моего!
Через сотни миль
Я бегу по времени
Несмотря на штиль
Мои глаза красны
Веки вновь упали
Но я борюсь с собой
Я найду все то,
О чем с тобой мечтали
Bravo!
И скалой падет в мой сад из грез
Но не уйду я ни за что отсюда
Не пойду в долину вечных слез
Порывом времени бурно ударив
Заплетается вновь наша сказка
Оранжевым цветом проникнув
Я иду туда, где намечается пляска
Пофапать иль пороллить
Но тут возник какой - то хуй
И начал меня троллить
Пердак гореть сразу не стал
Ведь я анон привыкший:
"Оп - хуй" я в треде написал
Попутно его скрывши
>>247160545
Вот это схоронил
Дверь откроешь так замёрзнешь насмерть
Вот и ходишь дышишь в щелку закопченую
Слушаешь как хлопнет крыльями неясыть
Ты глаза свои закрой
Замолчи
Воет вьюга за окном
И кричит
Будет спрашивать она
Не отвечай
Заберет к себе она
Невзначай
В старом доме ставни заколочены
А на них зарубки от когтей чудовищных
Тонко снег струится в скважину замочную
С хлопьями мешаясь пепла черными
Приходила нечисть заполночь, аукала
Звала выйти да сулила горы медные
Веселилась, танцевала в поле с пугалом
Да скребла вовсю она руками-ветками
И к засовам руки так и тянутся
Страх животный сам толкает в пропасть
Морок скинь, уйдем они останутся
А пока подбрось дровишек в топку
Сберу себя в единую картину
За окном
Перетекает ночь из тьмы кромешной в тьму наполовину
В набросках неоконченных поэм
Погрязну. Сивой лапой чертит
Среди стен
Танцующие буквы ум, присмотришься- танцующие черти
Пожалуй я бы тоже станцевал
Когда бы не мешался груз сомнений
Кончен бал
И снова видятся то тут то там косые строчки из стихотворений
Летят ночные самолеты в облаках
И тень крыла спускается на крыши
Невечные в веках
Поэты, раздвигая мрак, хореем свои вирши пишут
О юности прелестниц, полевых цветах
О вечной дружбе и вселенских думах
Только страх
Сквозит когда заходит речь про бой на арматурах
В подножии сверкающих дворцов
Панельных они бьются ночью
За любовь
И за нелепую возможность день за днем писать неровные косые строчки.
2 моих. Оцените что-ли стоит дальше насиловать музу или так и пахать гречневым?
Тут, два варианта - либо вешаться, либо вешать.
Пытать паяльником, что-бы узнать, где наличка.
Или выращивать в бельевом шкафу вешенки.
Любая работа убивает меня, как личность.
Я Творец, Я Искусник!
А вы - идите на хуй!
С вашими кредитными поло
И рыбалкой на выходных с друзьями.
Весь мир мне должен!
Нужен только номер коллектора,
Который придёт ко вселенной с паяльником.
И будет пиздить ее до кровавых подтеков.
Палкой!
13/04/21
Я верю в карму, но я ей не интересен.
От добрых дел открылась язва желудка.
Всё! Больше не хочется солнца и песен.
И жизнь прекрасна, как привокзальная проститутка.
Она сипло смеётся, широко открыв чёрный рот,
Похабно зазывая праздных туристов,
Лживыми обещаниями исполнения мечт
И минета за четыреста.
14/04/21
И каждый вел наложниц до пяти привязанных к седлу
Светилась ночь гирляндой тысячи огней
Когда вставали лагерем на новом берегу
На лицах отблески, кривых кинжалов зубья
Шатры походные и хриплый разговор
Скрипит то тут то там на лошадях на сонных сбруя
От пота почерневшая скрывая свой узор
Стенанья узников и звон златой добычи
Перемежаясь мрачным хвастовством побед
Курились в ночь. Случайное затишье
Среди убийства, крови, грабежа и бед.
Они вселяли страх в народы ойкумены
Свирепым нравом, беспощадною рукой
Врывались в города, круша напором стены
Одну столицу с боем покоряя за одной
На север грозный вглубь дремучей Пармы
Ища богатства хмурый обратили взор
И подступили строем, обнаживши сабли
Под городище древнее с названием Искор
Твердыня камня была против нападавших
И кровь защитников лилась на них рекой
Слепляя веки. Дух таежный страшен
Летал над полем брани ветра поднимая вой
Но сталь сильнее храбрости, а злость сильнее воли
И кто упал - убит, а кто бежал - бежал
Зажгли огонь и в черный пепел обратилось поле
Бродил хозяин леса Ош средь головешек как потух пожар
Дорогой снег накрыл измученный обоз
И непогода бушевала не соврать четыре дня
На пятый в середине мая грянул дьявольский мороз
И по сугробам вдоль дорог упали двадцать два коня
С конями схоронили пленниц, что устав идти
Ногами волочили на веревке за седлом
А Тех же кто могли с трудом себя нести
Навьючили награбленным добром
Над речкой встав измученной толпой
Водицы ключевой раздали лошадям
Валились лошади и пали до одной
И мрак уж подступал со всех сторон к непрошеным гостям
Во мгле чужой тайги один и за другим
Исчезли войны и шатры и пленницы за ночь
Наутро понял хан, остался он один
Явился перед ним хозяин леса Ош
И шерсть горела ярче чем глаза из-под бровей
И ветви елей почернели в уголь враз
И хан боялся, чтоб не стать добычей для когтей
Но тем, чего никто не ждал закончился рассказ
Сгорел в обьятьях Оша разоритель городов
И черным пнем стоит безмолвен над рекой
Нет памяти о нем. Среди густых лесов
Таежный дух все ветра поднимает вой.
Ну могу сказать, что образы вырисовываются в воображении, это хорошо, но стихи про социалочку это хуже рэпа.
Это просто были 2 РАБочих дня очень тяжёлых эмоционально на заводике. Вот меня и прорвало. Вообще я думаю страдания - суть вдохновения поэта. Голод, холод, нищета. Спасибо за фидбек.