Внезапно понял, что хочу убивать детей. Лет до 7-8, маленьких детей. Хочу изуродовать их, чтобы их не смогли долго опознать. Распороть живот, отрезать голову и повесить её, срезать лицо и прилепить его куда-нибудь на дерево. Хочу натравить на себя массы ебучих людишек, которые будут кричать "ойййййййййййй дитятячка!!!! дитятачка же!!". Хочу чтобы они выходили на улицу и требовали чтобы меня поймали. Что делать?
Ну хочи дальше, в чем проблема?Кто-то вот хочет, не знаю, летать как супермен. Или третью сиську. Или стать ударным вертолетом.Я тоже много такого хочу, что или несбыточно или лучше было бы несбыточно.Ты же не животное, чтобы реагировать на любую свою хотелку? Ты же не прыгаешь немедленно на улице на любого мимокрокодила, на которого у тебя встало? Или таки животное?
до 7 лет это убер пиздюки, которые всегда крутятся у родителей. даже если у тебя выйдет провернуть твой план с парочкою детей, скорее всего ты либо колдун, либо в твое очко уже залезло пару бутылочек и залуп от разъяренных родителей, которые не захотели бы, чтобы подобное случилось с их личинками
>>214972774Так не проблема. Давай свои данные, заводим фейко-вброс, любовь и признание гарантированы в течении недели
>>214972377 (OP)Я неспособен быть достойным членом общества, и обнаруживаю, что беспокойно брожу по зоопарку, расположенному в Центральном Парке. У ворот по периметру торчат торговцы наркотиками, над их головами от проезжающих мимо колясок тянется запах лошадиного навоза, а верхушки небоскребов, жилых зданий на Пятой Авеню, Трамп Плаза, здания АТ&Т, окружающих парк, который, в свою очередь, окружает зоопарк, подчеркивают неестественность этого запаха. Чернокожий уборщик, моющий пол в мужском туалете, просит меня спустить за собой воду. — Сам спустишь, черномазый, — отвечаю я, а когда он делает шаг в мою сторону, сверкнувшее лезвие ножа вынуждает его отступить. Все будки «Информация», похоже, закрыты. Слепой грызет сушку. Двое пьяных педиков утешают друг друга на скамейке. Рядом мать кормит грудью ребенка, и это зрелище пробуждает во мне нечто ужасное. Зоопарк кажется пустым и безжизненным. У полярных медведей запущенный и обдолбанный вид. В грязном искуственном пруду мрачно плавает крокодил. Из стеклянных клеток печально глядят буревестники. У туканов — острые, как ножи, клювы. С бессмысленными криком ныряют со скал во вспенивающуюся воду тюлени. Хранители зоопарка кормят их дохлой рыбой. Возле бассейна собралась толпа, в основном взрослые, лишь некоторые с детьми. На бассейне табличка с предупреждением: МОНЕТЫ МОГУТ УБИТЬ ЖИВОТНЫХ — ПРОГЛОЧЕННАЯ МОНЕТА МОЖЕТ СТАТЬ ПРИЧИНОЙ ЯЗВЫ, ИНФЕКЦИИ И ГИБЕЛИ. И что же я делаю? Когда никто из служителей не видит, швыряю в бассейн полную пригоршню мелочи. Мне ненавистны не тюлени — меня раздражают радостные зрители. Глаза полярной совы очень похожи на мои, особенно когда она широко раскрывает их. И пока я смотрю на нее, опустив темные очки, что-то необъяснимое пробегает между мной и птицей — какое-то странное напряжение, невероятный зов. Это начало последующих событий, которые развиваются и заканчиваются очень быстро. Пингвины обитают в темном помещении, претенциозно названном «Край Ледяных Торосов»; здесь прохладно, особенно по сравнению с влажной и теплой погодой снаружи. Пингвины в бассейне лениво скользят мимо зеркальных стен, у которых собрались зрители. Пингвины на скалах, которые не купаются, кажутся одуревшими, усталыми и скучающими; они по большей части зевают, временами потягиваются. Звуки, подражающие пингвиньим, вероятно на кассете, проигрывают через динамики, звук включен громко, так как в помещении людно. На мой взгляд, пингвины симпатичные. Я замечаю, что один похож на Макдермотта. Ребенок, которому не больше пяти лет, доедает шоколадный батончик. Его мать велит ему выкинуть обертку и возвращается к разговору с другой женщиной, у той ребенок приблизительно такого же возраста, все трое смотрят в грязную синеву аквариума. Первый ребенок отправляется к мусорной урне, стоящей в темном углу зала, — там притаился я. Поднявшись на цыпочки, он аккуратно опускает бумажку в урну. Я что-то шепчу. Заметив меня, ребенок остается стоять, вдали от толпы, он немного испуган, но смотрит на меня с немым восторгом. Я смотрю на него. — Хочешь… печенье? — спрашиваю я, опуская руку в карман. Он кивает маленькой головкой, медленно опуская ее, но прежде чем успевает ответить, моя неожиданная беспечность превращается в дикую волну ярости. Я выхватываю из кармана нож и быстро бью его в шею. Ошеломленный, он пятится к урне, издавая булькающие звуки, как грудной младенец. Кровь, хлещущая из раны на шее, не дает ему крикнуть или заплакать. И хотя мне хочется посмотреть, как он умирает, я толкаю его за урну, а потом незаметно смешиваюсь с толпой, трогаю за плечо миловидную девушку и, улыбаясь, указываю на пингвина, приготовившегося нырять. Позади, если приглядеться, можно увидеть за урной дергающуюся ногу ребенка. Я слежу за его матерью, которая, заметив его отсутствие, начинает искать его взглядом по толпе. Я вновь касаюсь плеча девушки, но она улыбается мне и извиняющееся пожимает плечами, а я не могу понять, почему. Когда мать наконец замечает его, она не кричит, поскольку видит одну ногу и предполагает, что он, играючи, прячется от нее. Сначала ее лицо выражает облегчение. Подходя к урне, она воркует: — Ты что, малыш, играешь в прятки со мной? С того места, где я стою, за спиной миловидной девушки, которая, как я уже понял, иностранная туристка, мне виден тот самый момент, когда лицо матери искажается страхом. Закинув на плечо сумочку, она отпихивает урну, и видит лицо, полностью залитое кровью, из-за которой ему трудно моргать. Схватившись руками за горло, он слабо сучит ногами. Звук, изданный матерью, трудно описать — какое-то взвизгивание, переходящее в вопль. После того как она падает на пол рядом с телом, несколько человек оборачиваются, я слышу свой крик, голос переполняют чувства: «Я врач, расступитесь, я врач», — и опускаюсь на колено рядом с матерью. Потом нас окружает любопытствующая толпа, я отвожу ее руки с тела ребенка, который, лежа на спине, тщетно хватает воздух, кровь выходит из шеи ровными, постепенно ослабевающими струйками, заливает рубашку Polo, уже пропитанную ей. В эти минуты, пока я с благоговением придерживаю голову ребенка, стараясь не испачкаться кровью, я смутно понимаю, что если кто-нибудь вызовет помощь по телефону или здесь окажется настоящий врач, то существует реальный шанс спасти ребенка. Но этого не происходит. Вместо этого я бессмысленно держу его, а его мать (толстая домохозяйка, похоже, еврейка, которая, тщетно пытаясь выглядеть стильно, надела дизайнерские джинсы и некрасивый черный шерстяной свитер с узором из листочков) визжит. Мы с ней не обращаем внимания на хаос, на что-то кричащих вокруг нас людей, — мы сосредоточились на умирающем ребенке. Хотя поначалу я доволен своими действиями, внезапно меня потрясает печальная безнадежность: как просто и бессмысленно можно отнять жизнь у ребенка. У маленького, скрюченного, окровавленного существа, лежащего передо мной, не было никакой истории, никакого достойного прошлого, практически ничего не утрачено. Гораздо хуже (и приятнее) отнять жизнь у человека, достигшего расцвета, у которого есть семья, друзья, карьера, прошлое, — его смерть огорчит гораздо больше людей, способных на безграничное горе, чем смерть ребенка; возможно, смерть такого человека разрушит больше жизней, чем бессмысленная, жалкая смерть этого мальчика. Меня автоматически охватывает почти непреодолимое желание зарезать и его мать, бьющуюся в истерике, но мне удается всего лишь сильно ударить ее по лицу и заорать, чтобы она успокоилась. Никто не посмотрел на меня неодобрительно. Я смутно понимаю, что теперь комнату освещена, где-то открыли дверь, появились работники зоопарка, охранники, кто-то — один из туристов? — фотографирует со вспышкой, за нами в бассейне охуевают пингвины, в страхе колотясь о стекло. Меня отталкивает полицейский, хоть я и говорю ему, что я — врач. Мальчика вытаскивают наружу, кладут на землю, снимают с него рубашку. Он хватает воздух, умирает. Мать приходится держать. Я чувствую опустошенность, как будто меня здесь уже нет, даже прибытие полиции не кажется мне достаточной причиной, чтобы уйти, я стою в толпе у пингвинария, рядом с десятками других людей, и долгое время не двигаюсь с места. Потом, наконец, я иду по Пятой Авеню, удивленный тем, как мало крови попало на мою куртку, захожу в книжный магазин и покупаю книжку, а потом в кондитерском киоске на углу Пятой и Шестой — покупаю шоколаднный батончик с кокосом. Я представляю дыру, растущую на солнце, и это почему-то снимает напряжение, которое я впервые почувствовал, глядя в совиные глаза, и которое возникло вновь, когда мальчика вытащили из пингвинария, и я иду дальше, непойманный, и руки мои в крови.
>>214972377 (OP)Ты дурачок у мамы? Сам пишешь, что хочешь сделать, и сам же спрашиваешь - что тебе делать.
>>214972377 (OP)У всех свои фетиши, стремления и мечты. Езжай в сирию или йемен, развлекайся там в доволь, всем похуй, войнаже.
>>214972893Нихрена себе. Спасибо анону за интересную книжку, будет что почитать на досуге. А я уже и не думал, что найду в /b хоть что-то интересное...
