В предместье, на пустынном полустанке,где если сочинять, то некролог,с беспечностью навязчивой цыганкико мне прибился месячный щенок:хотел в тепло и взглядом обезьянкисмотрел в глаза: «Возьми меня, мой Бог!»Я вынул чистый спирт в аптечной склянке,облил его и тотчас же поджег.Присев слегка, он завилял хвостом,секунду млея под моим теплом,потом огонь достиг щенячьей кожи,он взвыл, помчался от меня стрелой,затем - назад, упал и чуть живойглядел с укором: "Почему, о Боже?!"
Дары ВельзевулаЛюди мухи, мысли мухи,мухи вьются за окном,как беззубые старухинад мукою и сукном.Где-то слышен вой бурана,город в мухах утонул.В этот раз за мною раноты явился, Вельзевул.Ломит тело, вены вздуты,в трубке гул сонливых мух -ну же, князь душевной смуты,не обманывай мой слух! Пять неоновых снежинокнад аптекой, ночь, фонарь.Я искал тебя, мой инок,мой отец и пономарь.Что за странная повадкабыть насмешливым таким?Ложка, шприц, иголка, ватка,Петербург-Ершалаим
Мне часто снится, что я девочка-подросток,отдающаяся двум деревенским парням –каждую улочку детского тела и перекрестокя изучил по снам:ямочка над ключицами – поцелуйная Мекка,пупочек – Иерусалим,кружат паломники, словно до векаверу не выбрать им.Спустятся в ад ли, поднимут ли флаги до рая-все хорошо девчонке в тринадцать лет,в этих объятиях двоякодышащих умираяи появляясь опять на свет.
О, мой Боже, как невиннодети прутся с героина -ангелочки двух-трех лет.Сами лезут на коленки,под иглу подставив венкипросят дозу, что конфет.На приходе жарки чуткитомно нежатся малютки,облепив меня впотьмах,то подсунутся под мышку,то подлезут под лодыжку,то уткнутся в терпкий пах.Говорю им: "Спойте, лоли,быть на свете хорошо линаркоманкой-малышом?"- Кайф! Ништяк! - щебечут пташки,кто в носочках, кто в рубашке,кто и вовсе нагишом.Проступает жемчуг потав складках тел их, вот забота,утоляй теперь их жар.И хотя язык мой ловокнет, видать, таких уловок,чтоб закончился нектар.Слившись в липком притяженьемы дрожанье, копошенье,ком из кожи и волос,и на это все взираягде-то в закуточке раямастурбирует Христос.
Мой ХристосЯ хотел бы под видом волхва проникнуть к младенцу Христуи украсть его ночью под Вифлеемской звездой,чтобы где-нибудь в Риме божественную наготусопрягать со своей человеческой наготой.Я ему бы Катулла читал наизусть и в лучший гимнасий водил,на потехи и сладости сыпал без счета бы серебро,но на зрелищах и боях усмирял бы азартный пыл,переводя его пальчик из "contra" в "pro".Я его бы сам с золотой молодежью свел и долго бы по ночамждал его домой, волновался и не ложился до двух,а потом кричал на него, принюхиваясь к парам,и плетьми от него отгонял бы шлюх.А когда бы он мне надоел окончательно, как его ни крути,и пришло бы время расстаться с ним,то его, по моей протекции, годам к двадцати пятипрокуратором бы назначили в Ершалаим.
Аиша и Харон*1.Девять долгих зим я ждала цветеньяжарких райских кущ, и пора настала -мой пророк проник в средостенье пеньявешнего бала.Россыпь веток, чад опахал сиренион раздвинул, встал, улыбаясь тихо:"Это Мага здесь! Раз одна где тенижди же и лиха!"- О, Аллах акбар! - испугалась, смехомзазвенела, как ручеёчек талыйя от милых губ: в них за жестким мехомцветик мой алый!"Ты моя жена! Будет быт наш тучен!"- Хорошо, мой бог! - и глаза под землю,вижу реку слез, слышу скрип уключин,песенке внемлю:2."Там где долгий лунный светкатится рекою,по нему плывет корветс мертвецом-тобою,ничего и никогдабольше не случитсятолько крошево из льдаи корабль-птица".
Я влюблен в мальчишку, который плут:на девчонок падок и буржуазный быт.Не отыщешь его, когда он нужен, когда же его не ждут –тут как тут стоит.Но зато как целуется сладко, как нежен в постели он!Только вот беда – не думай его выпускать за порог,потому что этот хамелеонв обольщенье - бог.Он любовные игры все разучил наизусть,так и крутит, и вертит юбками на ходу.Если он не прибьется к рукам окончательно – то и пусть!Я другого себе найду.
Варщики кукнараКогда над маковой делянкой стелется туман,а башканы колышутся от пара,и пахнет осенью вдоль вырубки бурьян,сюда приходят варщики кукнара,среди которых ты, мой юный падаван.С вязанкой хвороста, с большим котлом в рукеты позади бредешь по узкой тропке,а первые уже невдалекес армейских фляжек скручивают пробки,разбив бивак в иссохшем бочажке."Котел!" - кричат они, подходишь ты с котлом,и фляги, окружив его по краю,бурчат опорожняемым нутром,и замолкают все, одним шажочком к раюстав ближе в этом действии простом.Но вот зажжен костер, ваш старший, взяв рюкзак,с лицом ветхозаветного пророкаидет один с ножом в почти отцветший маки солнце поднимается с востока,как нимб над ним - благословенья знак.Есть время разобрать свой скарб, попить воды,а ты лишь молча смотришь на делянку,лелея ощущение беды,как сызнова открывшуюся ранку,но сладок этот страх, намеренья тверды.Шуршащий сухостой под корень между темваш старший режет, делая поклоны,и каждый жест его небытиемнаполнен для тебя, как будто он с иконысошел в твой мир, чтоб отворить Эдем.В конце концов назад довольный, весь вспотев,с раздутым рюкзаком он шествует к ватаге,и голосов ликующий распеввсе нарастает... Три-четыре флягипротянуты к нему, несется смех из чрев.Ваш старший сел в тенек, теперь трудиться вам:секаторы, ножи, топорики и сечкизвенят в руках, перекрывая гамвеселых голосов, и до размеров гречкивы крошите весь мак от срезов к башканам.В котле бурлит вода, стакан граненый взяв,ваш старший отмеряет половинусоломки каждому, и ароматом травкотел исходит весь; подсохшую лозинуему срезают, он мешает стаф.Осталось только ждать, примерно через часвы сыплете в котел пол-упаковки соды,и пена, словно разогретый квасвздымается над ним в причудливые сводыи густотой своей подбадривает вас.Ты смотришь, как в костер подкладывают дров,чтоб выпарить воды ненужные излишкиедва растаял пенистый покровнад варевом и с хрипотцой мальчишкивнезапно спрашиваешь: "скоро?" у братков.Сейчас же стройный хор тебе гудит в ответ:"Не делается быстро медленное дело!"И только старший проливает свет:"Еще часок, пока не надоело..."Ты в пальцах теребишь какой-то сухоцвет.Ползет так долго час, как будто время вспятьповоротило вдруг, и позднее сомненьетвой разум растревожило опять,но сердце ждет чудес и каждое мгновеньесчитает - лишь бы побыстрей начать.Когда ж, достав отрез холстины, главный стражвелит снимать котел и приготовить миску,ты чувствуешь нахлынувший кураж,чтоб закусить тебе дают ирискуи в миску через ткань сливают выход ваш.Пластмассовый стакан слегка дрожит в рукахпока в него течет ручей чернющей жижии прерывается на четырех глотках:"Ну вот и хватит..." Ты подносишь ближеего к губам и пьешь в один замах.Как горько! Горше, чем все то, что знаешь ты,и с этой горечью не справиться конфете -ты морщишься и нюхаешь цветы,но и они горьки, горьки и листья эти,и этот воздух полный духоты.Но тут сквозь горечь всех бессмысленных тревог,сквозь все предположения и планытвоя душа, как юркий мотылекпомчалась к свету внутренней нирваны,ты закурил и на траву прилег.Вдруг зуд почувствовав, ты смотришь на других -вся дюжина лежит, почесываясь вяло,и так приятно по примеру ихкоснуться кожи ноготком, как жаловонзить его в себя, чтоб зуд слегка утих.Как будто толстый плед заботливой рукойнакинул кто-то на тебя и тихопо голове погладил - никакойотныне боли нет и никакое лихоне сможет потревожить твой покой.Мир целен и хорош, в нем быть совсем легко:просты движения, ясны движений цели,вода из фляги - будто молоко,и словно мать младенцу в колыбелиприрода шепчет что-то на ушко.И грезится тебе под шелест листьев, подшуршание травы, под птичье щебетанье,что ты свою ватагу через год,как старший ваш приводишь на закланьек делянке маковой – и так из рода в род.
Юным телам идут поцелуи смерти.Что на вершинах духа или в земной круговертиих красоту покоробит, найдет в ней изъян?О Гиацинт, Антиной и святой Себастьян!Нам, беглецам, лишь изнанка досталась – слово,краски и камни, чужой красоты полова,падаль прекрасная, сладкой мечты дурман.Им же, разлитым в эфире и на листе осеннемжилками красными вытканным, нашим пеньем,видимо, лестно заглаживать свой обман…
Я шлюшка Демона хотя мне 10 леттому назад поставили диагноз паранойя,и я могу преувеличивать тот вред,который причиняет мне гашишный бред,где вечерами я стелю белье льняноетому, кто Врубелем был до меня раздет.Невинной девочкой я буду для него.Горя в раю подпольной детской страсти,я дам в свое нагое естествовдуть ад ему, как Мунком в Ар Нувобыл воткнут "Крик", расторгнувший на частибезудержного солнца вещество.Мой бонг дымит и скоро я опять,с себя все скинув до последней нитки,к безумью своему нырну в кровать,шепну ему покорно: "Исполать..."поставлю нам "Жизнь с идиотом" Шнитке,и бог мой будет похоть утолять.
Послание из психиатрической больницыUrbi et orbi,поскольку некому больше мнев этой кафельной торбес отдушиной на стеневымолвить слово...Я ваш потерянный бог,снова и сновавами распятый, хотя и строгне был я с вами -привязан к кровати, тихзапекающимися губамишепчу этот стих...Все страдания миравместив в одно,стал я точкой надирадля вас давно,тайным кошмаром,который вас сторожитпока вы с надеждой и жароммолитесь на зенит.Истина всё же в боли:боль оживляет тлен.Черви земной юдоли,жаждете перемен?Ищете выход из круга?Гоните прочь ваш страх?Жизнь - это миг испуга,ужас немой в глазах.
Комната пыток (венок сонетов)0Ребенок тихий маленькая Вера -чудов сапожках расписных и шарфе из мохера, в пальто, что тога -январским утром, не предвидя худа,стояла возле моего порога,почти как солнечного света сердцевина,почти как снежное зерцало,почти как мироздания причина,почти как первое начало.О Леонардо, где твоя сангина?Во мне гудело жало(чертова пружина)тоски всю ночь не зря, как тенор из Ла Скала!1Тоски всю ночь не зря, как тенор из Ла Скалаувертюру,с волнением я слушал дробь и ждал финала,каким бы ни был он, и утров мою келейку, камеру-обскуру,проникло россыпью цветного перламутра;тянулся в небе шлейф от самолета,что кротовина,и чуть слышно кто-то,там за окном смеялся сам себе, как мандолина.Я выглянул. Ко мне вполоборотастояла девочка соседская, и минаее была довольна, большерота -чертова пружина...2Чертова пружинамоей мечты сработала мгновенно:я дверь открыл и будто бы лавинаобрушился на девочку всем весом,разбив о лед колено,и снегом рот набил ей, словно геркулесом;так, хромаяи озираясь одичало,как куль с мукой крестьянин в закрома, як себе ее занес и дал ей веронала.Растерянная, бледная, немаяона на пол из рук моих опала.Внезапной ненависти, как орда Мамаяво мне гудело жало.3Во мне гудело жалотого, что называют предвкушенье,блестела сталь бухарского кинжала,а девочка без чувства,в онеменьеобъектом стала моего искусства;я снял одежду с бессловесной лоли(горловинабадлона все никак не стягивалась, то лия волновался или паутинафабричной пряжи горло ей до болисжимала так все время, как ангина),и прошипел в восторге тихом поневоле:"О Леонардо, где твоя сангина?"4О Леонардо, где твоя сангина?Все суставыее видны мне были, как у Буратино,все жилки,которые сплетались, словно травы,не знавшие косилки,ее артерии, сосуды, капиллярыпод кожей цвета белого опалаобозначали редкие ударысердечка, шедшего едва заметно, вяло,лишь маары(пупочек, губы, лоно) глянцем красноталаотсвечивали в блеске солнца-фары,почти как первое начало.5Почти как первое началов реестре пыток,чтоб она молчала,я откопал сапожную иглу в скорняжном хламеи рот зашил ей, не жалея ниток.Она сучила в полусне ногамии снова погружалась в море бреда,как ундина.Я с пальцев кровь слизал и до обедаее оставил - будет свежанина.Всё гимны пела мне моя Аэда,и был острее клинамой любопытный взгляд природоведа,почти как мироздания причина.6Почти как мироздания причина,жуть немоты ее в конце концов расшевелила,и картинноона руками обхватила щеки,барахтаясь в лучах холодного светила,кровоподтекиощупывая и дрожа всем телом,как импала.Я подошел к ней и портняжным меломнаметил линии отрезов, и немалобыл удивлен, что девочка с уделомсвоим смирилась тут же и усталозатихла в безразличье оробелом,почти как снежное зерцало.7Почти как снежное зерцалосияли гранизаточенного только что металла,когда под локоток ей, взрезав сухожилья,вошел он, и комком в ее гортаниостановился крик от боли и бессилья.Одним движеньем я отрезал руку,и морщиналегла между бровей ее, отображая муку.Затем вторую, ножки, как велит доктринасимметрии всем тем, кто адскую вампукурешил поставить. В луже из карминаона лежала, вызывая скуку,почти как солнечного света сердцевина.8Почти как солнечного света сердцевина,на кончике иглы от шприцаадреналинагорела капля, и в сознаньеукол ее привел: неистово крутитьсяона вдруг начала, забавное созданье,глаза тараща и обмакивая в пыль живые раны(моя берлогаее, наверное, скопила океаны).Я подождал немногои скотчем пережал малышкины болваны,взглянул в окно, меня взяла тревога -худая женщина, как тень фата-морганыстояла возле моего порога.9Стояла возле моего порогасоседка,мать моей игрушки, строгоона звала ее домой, протяжно, хрипло,немножко едко,не зная, как ее дочурка влипла;сама же девочка тем временем, как полоз -вот Иуда! -ползла к дверям на ей знакомый голос,я отшвырнул ее ногой туда, откудаона стремилась; словно кока-кола сарбузом пенилась ее деталей груда,а мать была от дочери на волосянварским утром, не предвидя худа.10Январским утром, не предвидя худа,восвоясисоседка удалялась прочь, покудая слушал крышки звон на котелке от параи всё о нежном мясечитал в старинной книге кулинара.Достав из шкафа специй, чернослива,я пищу богаготовил два часа без перерыва,и девочка, безрука и безнога,смотрела с ужасом, как взяв аперитива(стаканчик грога),я кости завернул неторопливов пальто, что тога.11"В пальто, что тога, -с лицом паяцая говорил ей тоном педагога,приправив мясо горстью мухоморов, -ты больше никогда не выйдешь прогуляться,ребячьих взоровне приголубит грация и негатвоих движений, скромность их и мера,твои ладони не коснутся снега,ты в школе больше не решишь примера,как легоя разберу тебя, забава изувера!Забудь восторг случайного разбегав сапожках расписных и шарфе из мохера!"12В сапожках расписных и шарфе из мохераоткуда-то из девочки, из пылиее двойник-химеравнезапно начал возноситьсяили,точней сказать, кружить над нею, словно птица,я, испугавшись, что она увидит этои возомнит, что в рай сбежит отсюда,бифштекс, котлета,взял вилку и глаза ее на блюдоне медля выложил, что шарики щербета,мычала через нос моя зануда,а сверху вился призрак, как виньета -чудо.13Чудостраданий девочки уже к концу спешило,словно Буддаона застыла в уголочке.Я в ящике стола нашел тупое шилои тут же в почкималышке начал наносить уколы,она вдруг выгнулась всем телом, как пантера,а злые пчелымоих ударов, словно хабанеравсе жестче были (в танце мусцимол ис ним мускарин неслись во мне со скоростью карьера),и приведением струилась сквозь проколыребенок тихий маленькая Вера.14Ребенок тихий маленькая Вера,вернее остывающее тело,лежала за открытой дверцей шифоньера,которая торжественно-унылоскрипела,будто вылана сквозняке, пока я на потеху адуоблизывал кровавые сусалабезглазого обрубка, как наградуза буйство карнавала,привлекшего теней несметную армаду,и знал уже, что сердцем каннибалая буду петь сегодня серенадутоски всю ночь не зря, как тенор из Ла Скала.infinТоски всю ночь не зря, как тенор из Ла Скала(чертова пружина)во мне гудело жало.О Леонардо, где твоя сангина? -почти как первое начало,почти как мироздания причина,почти как снежное зерцало,почти как солнечного света сердцевинастояла возле моего порогаянварским утром, не предвидя худа,в пальто, что тога,в сапожках расписных и шарфе из мохерачудо -ребенок тихий маленькая Лера.
ОдиночествоСбежав из города, в котором нет тепла, мы встретились на пляжике осеннем.Нет смысла спрашивать – слова или игласвели нас вместе там, когда от ремесла и сам я стал пожухнувшим растеньем: безумцем, чей рассудок – мотылек.Я подошел к нему и тихо сел у ног.Он не прогнал меня. Всё шелестел прибой, как будто перелистывал страницы.Я знал, что он далек и что с самим собойспокойнее ему… Услужливой рабой заглядывал я под его ресницы и ждал, и ждал пока он в полуснеглаза не приоткрыл, не улыбнулся мне.Я прикурил ему, он так же молча взял и, к подбородку подогнув колени,тянул, смотря на мир, как на музейный зал:набитый рухлядью покинутый вокзал, - спектакль теней, пропущенный по вене. Затем он встал, чтобы уйти совсем,а я остался там среди картин и тем.
La liberte Возьми гранату и будь свободен!Или езжай на Кавказ,купи у абреков за пару сотенТТ и боезапас,и если сунется тварь какая -смело стреляй в живот,пускай покорчится, истекаяпотоками нечистот.Пускай опарыши разведутсяв теле его гнилом,пускай навозные мухи вьютсянад ним и ползают в нем,пускай жуки прилетят на запахсмрадный его и псыпускай приходят на тонких лапахк нему, топорща усы.Пускай он движется непокорно,смотрит на свой живот,пускай оттуда, как горсть поп-корналичинок он достает,пускай от ужаса каменея,ясно поймет он вдруг,что ночь становится все длиннее,и - никого вокруг.
Евангелие от ЧикатилоДети прекрасны снаружи и изнутри:двадцать четыре яичка розовых, двадцать трималеньких маточки выложены на столе,а на коленях дочурка смеется и норовит упасть,и не понятно, как может нравиться этой смешной юлецеловать чудовище прямо в пасть.Я научил ее для сладостных нужд использовать язычоки торопливые пальчики, но - молчок,лучше длинные волосы буду разглаживать ей,чтобы эта игра не стала малышке скучна,а после душа мы выйдем в скверик кормить голубей,слушать, как с неба падает тишина.Мир безразличен, безличен, растаскан на тысячи звезд,каждая звездочка - будущий Холокост,даже ребенку понятен этот вселенский разлад,вот и зайчонок не спрашивает: "Почему?",тихо прижавшись ко мне и откинув головку назадсмотрит во тьму.
Без смерти не бывает красоты,поэтому красивы листопады,Христос в крови, цветы и клоунадытвои, мой Клаус,божий Микки Маус,твои, мой Фредди,божья Барби-Леди,когда вам смерть дала свои черты.
Cafe Carlitta. 1974 - Три поэтаЖан д'Арилье поднимется через год на сцену Пале-Рояля,оглядится вокруг в каких-то своих сомненьях,а потом блеванет под крышку беккеровского рояля,и на этом закроет вопрос о своих поэтических чтеньях.Джефри О'Нил через год в Ливерпуле, почувствовав слежку,обольет меблирашку бензином, не думая о потеревсех стихов и, спичкой взмахнув, покинет ночлежку,и на этом закроет вопрос о своей литературной карьере.Серджио Паулетти в поисках мальчика через год позеромзабредет в ночные кварталы аргентинского ада - Альведо,за проститутку заступится, будет зарезан ее сутенером,и на этом закроет вопрос о своем стихотворном кредо.Жан д'Арилье, Джефри О' Нил и Серджио Паулеттиразливают из-под полы абсент в заведении черной Карлиты, -алкоголик, сепаратист и педик смеются, шумят, как дети,и вопросы все для них так маняще еще открыты!
Первое причастиеГромыхая костями в похмельной трясучкена тучкев небе Ершалаима,мимовсех красот и чудес мироздания,следуя прямо в ад,я попросил бы у бога не для прощения, а для прощаниявернуться в заснеженный Ленинград85-го года, где в восемь летсделал я в первый раз для него минет.Он снизошел ко мне в полушубке и под хмелькомв арке неоготической за угломкоррекционной школы,где мой вдохновенный бредвылечить не могли ни уколы,ни психиатр, ни логопед.- Эй, дурашка, иди ко мне под подол!Я отрешенно упал на колени и подошел.Он расстегнул ширинку и я окунулся в Дух,уразумев, что не ошиблись два миллиарда мух,но отвернулся, побрезговал, мал был еще и глуп -ведь по моим губам не водили пока залуп!-Ну! - он сказал,о мой Боже, я ротик открыл и взял,все было алым в тот миг и мой ротик, наверное, ал!Он свою руку на голову мне опустил,перекрестилспустил,в первый раз простил.
>>152084979 (OP)Че охуел лерку тут постить
Как свет живет во тьме, превозмогаяее тенёты,в моем сознаньи девочка нагаяиграет в ноты.Ей мало лет, заправской этой шлюшке,но в каждой позе -манерность силиконовой игрушки,упрямство козье.Вульгарен всякий жест ее без меры,горят глазищи, -исходят сладострастием химерыи алчут пищи.Она (плясунья-птичка и блудницане для доходца)глядящая в их сумрачные лица,душой зовется.
Укрощение строптивойВ том летнем лагере она была, пожалуй, лучше всех,за что и поплатилась недотрога:нас было четверо, и в поисках потехмы заманили в лес ее при помощи подлога,сорвали платье под всеобщий смехи уложили на подобье стога,идея странная пришла внезапно мне, получше многих тех,что породил де Сад (там было шприцев много).Один из нас опорожнился. Шприцынаполнив, развели мы ножки этой скромницы-царицыи каждый ввел в ее вагину кал,затем я наступил ей на животик, чтобыкроваво-склизский плод гордыни вылезалзмеей зловонной из ее утробы.
Deus Ex:"Стало снова темно", - воскликнул слепой,Пробиваясь сквозь стену-массовку.Механический кран с необычной гурьбойВыкорчёвывал чью-то хрущёвкуВоспылал вдруг народ, начинал разрыватьАвангардное красное небо.Посвежевшая, помолодевшая матьПронеслась пред людями как небыльИ не виден уже вечный Сталина бюстВдруг осыпались Ленина горыИ идеи Чучхе раздался вдруг хруст"И пойдет мир свободный за море !"-Вдруг воскликнул вестник свободныйПродолжая кровавое небо срывать"Перемены же антинародны !"-Проснулась забвенная Родина-МатьНо раздался вдруг молота грохотИ разбились идеи в седых головахИ бил сталью разнузданный молотПоколение облак в штанахИ затихли полотна заводовВдруг затихли пластинки будущегоРазвязались шнурки веры народовПод пальцами гнёта грядущегоВ пыль разбилась чья-то хрущёвкаРазнося через пыль ковровуюКислотной свободы идеюАбсолютно святую и новуюВедь разруха у нас на в клозетах, А разруха у нас в головах.И затихнет когда-то в вечерних газетахПоколение облак в штанахА пока, вынимаем доску за доскойДеревянного старого домаЧтоб на наших глазах и России младойБыло сказано новое словоБыла сшита простая рубахаЗаместо железного поясаРазнесём мы идею криком и ахомДо широт южного полюсаИ построим мы новые люду домаПусть всё новое будет святоРазобъем поколение облак в штанахОпрокинем любой экскаваторИ увидят потомки наши,Как прекрасны эти стихиНе испортят до липкой каши,Или опустелой трухиИ воскликнут они тысячи новых словРазнесут по стране мысли новыеА на наших могилах будут песни из сновИ веночки дубово-кленовые
Короче не пиши больше
Или хотя бы вместо Булгакова обчитайся Бродского, нужно писать как минимум так. Бродский это низшая планка допустимого. Если ты хуже Бродского то нехуй писать вообще.
Плохой монах*Если келью мою ты разделишь с миром,новоприбывший брат мой пред око божье,в воскресенье бутылку Кагора с сыроммы возьмем и вместе Его изножьецеловать мы будем, единой больюс ним горя и каясь, сухарь макаяв благодатную влагу с его любовью -в остальные же дни не умрешь без чая.Есть улун и пуэр, спиртовка, кружка -я тебе твою принесу со склада:ведь у нас бессонница, аки служка,полуночных бдений, часов отрада,и когда присядем за стол, под лампучелеса склонив над житийным словом,ты протянешь руку свою за рампуи нащупаешь кружку в литье кондовом.Поцелуй в уста не отринь от брата -благочестен он, как ладонь за ушком,так Христос любимых своих когда-толобызал, анафему слал подружкам,шея, ниже... — всё, всё угодно богу,ведь душа и тело — всего лишь слово,будем в каждый пост повторять помногуэти правила, брат мой, опять и снова.
Волшебные папиросыВолшебные папиросы, волшебные папиросыя продавал вразносна пляже, где вьются над корками осы,где тьма девчонок-стрекоз.Из пляжных кабинок взлетали, взлеталидевчонки за осами вслед –и с дымом летели за дальние дали,оставив мне горстку монет.А следом за ними мальчишки с сачкамииз тех же кабинок неслисьпо волнам, по небу большими скачкамив чудесную летнюю высь.
>>152089367>>152089456>>152089579Я пощу здесь стихи моего самого любимого и дорогого мне поэта из всех, а что вы тут делаете, Семен Семеныч, я не знаю. Видимо чему-то там завидуете, но я к этому отношения не имею, так что путешествуйте лесом.
>>152089873Забыл подписаться.девочка-ОП
ГашишНичего не нужно кроме…кроме, собственно, - чего?Сумрак теплится в объемекомнаты под Рождество.Тихо. Если же вглядетьсяв пряный синеватый дым,то сады Аранжуэцапросто меркнут перед ним.Но не Шиллера, - Бодлерахорошо читать сейчас:счастья душная химерас жадностью косит свой глазв недра дымной пантомимы(нет "Осколков" под рукой),где Морфей и Пан томимынеестественной тоской.Только в призраках спасеньеможет отыскать душа,в том, что ей воображеньенарисует не спеша,и пока в уснувшем домея справляю торжество,ничего не нужно, кроме…нет, пожалуй, - ничего!
ИсламКогда режут горло,стоит ли осудить?Вот и дыханье сперло,вот уже крепче нитьмежду тобой и Аллахом,вот уже близок рай...Просто широким взмахомдух мой без зла взлетай!Там за облачной кущейждет меня сотня дев -что я хотел, живущий,зарясь в сей смрадный хлев?Песенку спеть не успев,я уже ты, мой сущий!
Ну и хуита
Всё намного проще – и паренекпод хмельком с бокалом вина у ног,и стихи, которые без уздывыбирают лучше пути езды,и последних истин тяжелый том,простаками написанный не о том.
Пошло, но красиво. Кто автор, не скажешь?
>>152092698Юрий Шилов https://poesyshilov.wordpress.com
>>152094489Спасибо.
>>152094489Да уж, пидорашки способны испохабить даже стихи Юры - он книгу у себя под сотней банов на стихи.ру пишет, взаимонаправленную и цельную, а это выдержки из обторканного психопата какие-то! Как все может перевернуть порядок текстов!девочка-Юры
