Все были на нервах. Мы знали, что была вероятность попасть под удар. Мы знали, что это опасно, но ничего на самом деле не произошло в ту ночь. Парни разбудили меня, была как раз моя очередь нести караул. Там был один латиноамериканский парень в БТР, и я спросил его: «Как дела?». Он ответил: «Тихо, спокойно. Всё в порядке». Я сказал: «ОК. Я поднимаюсь». И он открыл огонь. Я не знаю, почему. Он не был зол на меня - не было у нас с ним проблем. На самом деле, мы были друзьями. Я не знаю, может, палец дернулся. У меня нет объяснений, это просто сумасшествие.Меня отбросило назад и я потерял сознание. Когда я очнулся, боль была невыносимой. Я отрубался и приходил в сознание снова и снова. Один парень подошел ко мне, сказал, что я получил пять пуль и что это несправедливо: «Но ты будешь в порядке». И я просто подумал: «Черт, я не хочу умереть так, чтобы последним, что я увижу в жизни, был этот парень. Я не хочу умереть вместе с этой фигнёй. Я сказал ему: «Сержант, уйдите. Мне нужен покой. Сейчас не время для дерьма».Многое произошло на самом деле за этот период времени. Наиболее важным было то, что именно тогда я спросил сам себя: «Нельзя больше откладывать. Надо решить, верю ли я в Бога?». Нет, я не верил. Ничто не открылось мне, я не собираюсь ничего скрывать или лгать. Есть люди, которых я люблю, и я верю только в это. Это то, что у меня есть, и ничего больше.Многие люди говорили одно и то же: рано или поздно вы доходите до состояния, когда надо решать, хотите ли вы жить или нет. Во-первых, ты боишься до смерти, потому что ты есть, а потом тебя не будет – и это страшно. Но потом ты доходишь до состояния, когда ты перестаёшь бояться вообще. Может быть, ты выживешь, может быть нет, но все воспринимается нормально. Действительно нормально. Это просто вопрос о том, успел ли ты сделать то, что должен был, или нет. И было это чувство у меня тогда, что у меня нет ребенка, нет сына. Сына! Да у меня даже не было подруги. И я завёлся: «Мне рано пока умирать!». Отсюда всё и пошло, я считаю.Там был и другой испаноязычный парень, и он не сказал мне ни слова. Просто держал меня за руку и это было то, что мне было нужно. Это была настоящая правда жизни - он переживал за меня, и я это знал. Он держал меня за руку всё время. А потом они погрузили меня в вертолет. Так как ранение было в грудь, они не хотели мешать дыханию и ничего не делали для снятия боли. Было так больно, что я воспринимал смерть как избавление. Так плохо было.Меня привезли в полевой госпиталь. Там была медсестра и врач, у которого не было никакого опыта. Я был его первым раненым. Это было страшно, потому что хочется, чтобы врач хотя бы знал, что происходит. Они попытались перевернуть меня и я закричал: «О, Боже! Иисус Христос!» И эта медсестра сказала мне: «Следите за языком. Вы что, не можете контролировать себя?» И опять меня поворачивают и я опять ору: «О, Боже! Иисус Христос!» И тогда медсестра эта говорит врачу: «Доктор, вы не можете заставить его перестать говорить такие слова?». Врач обращается ко мне: «Вы находитесь в присутствии дамы!» Это была самая сумасшедшая вещь, которую я когда-либо в жизни слышал. Чистое безумие. Сейчас, когда я смотрю на шрам, он выглядит ужасно, как будто они орудовали садовыми ножницами, но они меня спасли. У меня нет обид ...Двадцать лет спустя я приехал обратно во Вьетнам. Это не было какого-либо рода паломничеством. Я просто много путешествую. Я люблю Юго-Восточную Азию.Мы ездили вдоль побережья и мне там встретился парень, американец, ветеран Вьетнама. У него были покалечены ноги и руки. Он подорвался на мине или ещё что, но он был в плохой форме. Но я увидел его в окружении вьетнамцев. И это было почти осязаемым - эти люди его любили! Они все были вокруг него. Дети на его коленях, девушки вокруг, старики. Было видно, как тепло они к нему относятся. Я заговорил с ним, и он сказал: «Я вернулся домой, и я был злым, я ненавидел всё. Я был просто обозленным всё время. В итоге я плюнул и приехал сюда, а теперь работаю над одним проектом. Ставим на крыши солнечные батареи в этой больнице. В Май Лай».Я тогда подумал: «Мужик, я не знаю, есть и будет ли электричество из этих батарей, но ты делаешь реальное дело. Ты врачуешь раны. Ты герой. Я чувствую, что ты сплачиваешь людей. Ты заменил ненависть любовью».И мы говорили и говорили, говорили всю ночь и, наконец, он сказал: «Куда ты едешь завтра? Съезди в Май Лай».И я поехал.Я поехал туда. Пришёл пешком по дороге. Прошёл через арку и увидел, что вся площадь была покрыта цветами. Кто-то посадил цветы. Это было просто поле цветов. И я даже не знал, сколько во мне сидит горя. Я начал рыдать. Неудержимо. Просто видя все эти цветы. Я никогда не думал, что мне нужна реабилитация. Видимо была нужна. И я просто отдал честь тем, кто посадил эти цветы. Молча отсалютовал.
После моего первого тура во Вьетнам я был направлен в Форт Брэгг. Я вернулся в Штаты и, как-то всё ещё в военной униформе прогуливаясь по Балтимору, услышал «выстрел» выхлопной трубы у грузовика. Я заорал «Берегись!» и рухнул на землю. Напугал людей. После чего я подумал, что пусть всё идёт к черту, и на следующее утро поймал автобус до Пентагона, где смог изменить приказ о месте прохождения службы. Я опять направлялся во Вьетнам. Я просто не был готов вернуться к тому, что мы так любим называть «цивилизацией».Мне нравился адреналин боя. Поймите меня правильно и не спутайте любовь к бою с отсутствием страха. Мы все боялись, но кто-то справлялся с этим как раз с помощью адреналина.Приказ изменить было совсем не трудно. Я просто пришел к ним и сказал, что хочу вернуться. Через 18 дней я уже был в Наме и начал своё обучение в школе рейнджеров. Десять дней чистого ада. Нас обучали антипартизанской войне. Вся подготовка проходила в тех же местах, где я было до этого. В Ан Хе.Мне нравилось быть рейнджером. Мы были командой охотников-убийц, состоящей из шести человек. Мы должны были уходить в джунгли и убивать. Придти, нанести удар и незаметно уйти. Иногда приходилось вызывать авиаподдержку. Иногда удары были ближе, чем это разрешалось по правилам ведения боя, но в некоторых случаях мы бы погибли так или иначе.Война оставляет шрамы, которые никогда не затянутся, потому что это всеобъемлющая травма. Первый человек, которого я убил, был восьмилетним мальчиком. Мы продвигались по долине А Шо, когда из деревни выбежал мальчуган с гранатой в руке и направился прямо к грузовику с солдатами. В грузовик трудно было не попасть. Граната была у ребёнка в руке. Мы пытались остановить его, кричали «Стоять!», но он продолжал бежать. У нас не было выбора. Если бы не убили его, он швырнул бы гранату в грузовик, полный солдатами. И таких случаев было слишком много. Не хочу рассказывать о них.Наше подразделение распустили за два месяца до вывода войск. Кто-то из парней ушёл в спецуру, кто-то в ЦРУ и работал в Камбодже. Моя служба с рейнджерами - это всё, что я когда-либо хотел, вершина моих желаний. А потом я всё это потерял, я не видел ничего дальше войны. Меня отослали в Германию, а через четыре месяца я демобилизовался.Как-то пара пуэрториканцев затеяла войнушку между собой и они совершили ошибку, пытаясь пройти через мою комнату посреди ночи. Нельзя кого-то вывести с войны и затем начать пугать посреди ночи, потому что он не будет прятать голову под подушкой – он будет атаковать. И именно это я и сделал. Первого я выкинул из окна, а второго прижал к шкафчику и приставил штык к горлу. Через четыре месяца я чуть не убил ещё двоих парней.Сейчас я хорошо вооружён. У меня большой арсенал дома, я как в бункере. Женщина, с которой я состоял в браке 14 лет, боялась меня до смерти, потому что по ночам в кошмарах я плакал, кричал и метался.Вы знаете, из-за моего прошлого, мне приходилось сдерживать себя больше, чем кому-либо. Общество не дало нам право злиться или кричать. Если бы мы это сделали, нас бы посчитали смертельной угрозой. Меня много раз увольняли с работы, хотя я делал лишь то, что делают все остальные люди: ругался на тех, кто совершал глупости. Кричал на них иногда. Но меня увольняли и говорили, что когда я кричу, они видят в моих глазах смерть.
Мой дорогой муж, я очень по тебе скучаю. Сегодня я вздремнула на кровати Сюзи и представляла себе, что ты рядом со мной и хочешь меня успокоить (будто у нас была одна из наших дурацких ссор). Сегодня напишу Луису, чтобы узнать не сможет ли Джейн приехать сюда в Неаполь. Жаль, что ты не можешь приехать. На корабле, наверное, очень скучно. Я ЛУЧШЕ! ПОЕХАЛИ В КАСБА СО МНОЙ! Бобби, мне так тебя не хватает. Я пыталась занять себя делами. Недавно заезжал твой отец и привез пленки, которые ты снял на Панамском канале. Тебе прислать фотографии, или не надо? Только одна вышла немножко смазанной. Мне понравилась та, что с тобой. Ты уже загорел. Когда твой отец уехал, я выкатила коляску (И ДЖЕКА!) на солнце, а потом мы прогулялись до берега, чтобы немного поплавать. А теперь на улице гроза и заняться нечем, только вспоминать, как мы вместе принимали душ, и играли в "Монополию", и целовались, и занимались любовью, и обнимали друг друга. Я умереть могу, так по тебе скучаю, но не умру, только возвращайся ПОСКОРЕЕ! Я уже хочу, чтобы наступил следующий август. Джек по тебе тоже скучает, это видно. Он тянется к мужчинам, а когда ему очень хорошо, говорит "Па-па". Я тебя люблю! ОЧЕНЬ! Так жутко думать, что мы совсем недавно были вместе, валяли дурака, смеялись над Джеком и котенком. Поверить не могу, что ты уехал, но ведь так оно и есть. Пиши мне чаще. Как в старых военных фильмах: парень сидит в окопе по щиколотку в воде, а вокруг рвутся снаряды, а он пишет своей девушке письмо на туалетной бумаге. Я хочу, чтобы было вот так! Джек только что хотел слезть со своего стульчика и сказал "Вниз"! А за прошлым ужином под его стульчиком мяукал котенок и он посмотрел на него и сказал "Мяу!". Люблю тебе писать. Мне так легче и появляется занятие. Но лучше бы это поскорее кончилось. БЕЗУМНО ТЕБЯ ЛЮБЛЮ ТВОЯ Пэйшнс
