— Значит, повторяю в последний раз, — сказал Кошмин, высокий сухой человек, больше похожий на следователя-важняка, чем на инспектора гуманитарки. — В Можарове стоянка пять минут. Этого им достаточно, чтобы отцепить вагон с гумпомощью. При первой же вашей попытке открыть двери или окна я буду действовать по инструкции. Потом не обижайтесь.
Васильеву и так было страшно, да ещё и за окном сгущалась июльская гроза: набухали лиловые тучи, чуть не касавшиеся густого сплошного ельника. Безлюдные серые деревеньки по сторонам дороги глядели мрачно: ни живности, ни людей, только на одном крыльце сидел бледный большеголовый мальчик и провожал поезд недобрым внимательным взглядом, в котором не было ничего детского. Иногда Васильев замечал такой взгляд у безнадёжных сумасшедших, словно сознающих своё печальное состояние, но бессильных его изменить.
— Да не буду я, — сказал Васильев с досадой. — Вы же ещё в Москве пять раз предупреждали.
— Всех предупреждали, — буркнул Кошмин, — а некоторые открывали…
— Да у нас вон и окно не открывается.
— А Горшенин, который перед вами ездил, бутылкой разбил окно, — мрачно напомнил Кошмин.
— Ну, у нас и бутылки нет… И решётки вон снаружи…
— В эту решётку свободно можно руку просунуть. Хлеба дать или что. И некоторые просовывали. Вы не видели, а я видел.
Васильева бесило, что Кошмин столько всего видел, но ни о чём не рассказывал толком. Он терпеть не мог неясностей.
— Вы лучше заранее скажите, Георгий Валентинович, — Васильеву было всего двадцать пять, и он обращался к инспектору уважительно. — Что это за сирены такие, перед которыми невозможно устоять? Честное слово, проще будет. Кто предупреждён, тот вооружён.
— А чего вы такого не знаете? — настороженно глянул Кошмин. — Вам всё сказано: на станции подойдут люди, будут проситься, чтоб впустили, или там открыть окно, принять письмо для передачи, дать хлеба. Принимать ничего нельзя, открывать окна и двери не разрешается ни в коем случае. Можарово входит в перечень населённых пунктов, где выходить из поезда запрещается, что непонятного?
— Да я знаю. Но вы хоть скажите, что там случилось. Зона заражённая или что.
— Вас когда отправляли, лекцию читали? — спросил Кошмин.
— Ну, читали.
— Перечень пунктов доводили?
— Доводили.
— И что вам непонятно? Какая заражённая зона? Обычная зона гуманитарной помощи в рамках национального проекта поддержки русской провинции. Всё нормалдык. Но есть определённые правила, вы понимаете? Мы же не просто так, как баба на возу. Мы действуем в рамках госпроекта. Надо соблюдать. Если не будете соблюдать, я довожу о последствиях.
— Понял, понял, — сказал Васильев. Он терпеть не мог, когда ему что-либо доводили. Это его доводило. Также он терпеть не мог слов «йок» и «нормалдык».
— А почему тогда вообще не закрыть окна на это время? Жалюзи какие-нибудь спустить железные, ставни, я не знаю…
— Ну как это, — поморщился Кошмин. — Едет же пресса вроде вас. Иностранные наблюдатели вон едут. Что, в глухом вагоне везти, как скотину? Вон в седьмом едет представитель фонда этого детского, Майерсон или как его. Он и так уже приставал, почему решётки. Ему не нравится из-за решётки глядеть. Он не знает, а я знаю. Он Бога должен молить, что решётки.
Люди вроде Кошмина всегда были убеждены, что за их решётки все должны кланяться им в пояс, потому что иначе было бы ещё хуже.
— И потом, это же не везде так, — добавил он успокоительно. — Это одна такая зона у нас на пути, их и всего-то шесть, ну, семь… Проедем, а дальше до Урала нормально. Можно выходить, картошки там купить отварной, с укропом… пообщаетесь с населением, если хотите… Заповедник, природа… Всё нормалдык! Зачем же ставни? Всего в двух пунктах надо соблюдать, Можарово и Крошино, а в остальное время ходите, пожалуйста, ничего не говорю…
Васильев попытался вообразить, что делается в Можарове. Ещё когда их группу — три телевизионщика в соседнем вагоне и он от «Ведомостей» — инструктировали перед отправкой первого гуманитарного поезда, пересекающего
Россию по случаю нацпроекта, инструктор явно чего-то недоговаривал. К каждому журналисту был прикреплён человек от Минсельхоза с внешностью и манерами профессионального охранника — что за предосторожности во время обычной поездки? Оно конечно, в последнее время ездить между городами стало опасно: вовсю потрошили электрички, нападали на товарняки… Ничего не поделаешь, тоже был нацпроект — приоритетное развитие семи мегаполисов, а между ними более или менее дикое поле, не надо нам столько земли… Кто мог — перебрался в города, а что делалось с остальными на огромном российском пространстве — Васильев представлял смутно. Но он был репортёр, вдобавок с армейским опытом, и его отправили с первым гуманитарным — писать репортаж о том, как мегаполисы делятся от своих избытков с прочим пространством, где, по слухам, и с электричеством-то уже были перебои. Правда, о том, что на отдельных станциях нельзя будет даже носу высунуть на перрон, в Москве никто не предупреждал. Тогда симпатичная из «Вестей» точно бы не поехала — она и так всё жаловалась, что в вагоне не предусмотрена ванна. Ванна была только в спецвагоне Майерсона, потому что он был филантроп и Бог знает какой миллиардер, Гейтс курит.
За окном плыл безлюдный и ничем не примечательный, но именно поэтому особенно страшный пейзаж: всё те же пустые серые деревни, иногда одинокая коза с красной тряпкой на шее, иногда тихий косарь, в одиночку выкашивавший овраг, — косарь тоже смотрел вслед поезду, нечасто он теперь видел поезда, и лица его Васильев не успевал разглядеть; мелькало поле с одиноко ржавевшим трактором — и опять тянулся угрюмый ельник, над которым клубилась лиловая туча. Быстро мелькнули остатки завода за полуразвалившимся бетонным забором, ржавые трубы, козловой кран; потянулось мелколесье, среди которого Васильев успел разглядеть бывшую воинскую часть за ржавой колючей проволокой, на которой так и остался висеть чей-то ватник — небось мальчишки лазали за техникой…

Поезд замедлял ход.
— Что там хоть раньше-то было, в Можарове? — спросил Васильев, чтобы отвлечься от исподволь нараставшего ужаса. Он знал, что Минсельхоз просто так охранников не приставляет — там работали теперь люди серьёзные, покруче силовиков. — Может, промыслы какие?
— Кирпичный завод, — нехотя ответил Кошмин после паузы. — Давно разорился, лет тридцать. Ну и по мелочи, обувная, мебельная фабрика… Театр кукол, что ли… Я тогда не был тут.
— А сейчас есть что-то?
— Если живут люди — значит, есть, — сказал Кошмин с таким раздражением, что Васильев почёл за лучшее умолкнуть.
— В общем, я вас предупредил, — проговорил Кошмин после паузы. — К окну лучше вообще не соваться. Если нервы слабые, давайте занавеску спущу. Но вообще-то вам как журналисту надо посмотреть. Только не рыпайтесь.
— Ладно, ладно, — машинально сказал Васильев и уставился на медленно плывущую за окном станцию Можарово.
Сначала ничего не было. Он ожидал чего угодно — монстров, уродов, бросающихся на решётку вагона, — но по перрону одиноко брела старуха с ведром и просительно заглядывала в окна.
— Раков! — покрикивала она. — Вот раков кому! Свежие кому раки!
Васильев очень любил раков и остро их захотел, но не шелохнулся. Старуха подошла и к их вагону, приблизила к стеклу доброе измождённое лицо, на котором Васильев, как ни вглядывался, не мог разглядеть ничего ужасного.
— Раков! — повторила она ласково. — Ай кому надо раков?
— Молчите, — сквозь зубы сказал Кошмин. Лицо его исказилось страданием — тем более ужасным, что, на взгляд Васильева, совершенно беспричинным. Не может быть, чтобы ему так сильно хотелось раков и теперь его раздирала борьба аппетита с инструкцией.
Старуха отвернулась и тоскливо побрела дальше. Станция постепенно заполнялась людьми — вялыми, явно истощёнными, двигавшимися замедленно, как в рапиде. К окну подошла молодая мать с ребёнком на руках; ребёнок был жёлтый, сморщенный, вялый, как тряпичная кукла.
— Подайте чего-нибудь ради Христа, — сказала она тихо и жалобно. Несмотря на толстое стекло, Васильев слышал каждое её слово. — Работы нет, мужа нет. Христа ради, чего-нибудь.
Васильев со стыдом посмотрел на дорожную снедь, которую не успел убрать. В гуманитарных поездах кормили прекрасно, Минсельхоз не жалел средств. На купейном столике разложены были колбаса двух сортов, голландский сыр, что называется, со слезой, и паштет из гусиной печени с грецким орехом, так называемый страсбургский. Прятать еду было поздно — нищенка всё видела. Васильев сидел весь красный.
Вдоль поезда шла девочка с трогательным и ясным личиком, словно сошедшая с рождественской олеографии, на которых замерзающие девочки со спичками обязательно были ангелоподобны, розовы, словно до попадания на промёрзшую улицу жили в благополучнейшей семье с сытными обедами и ежеутренними ваннами. Васильеву казалось даже, что он видел эту девочку на открытке, сохранившейся в семье с дореволюционных времён, — в этой открытке прапрапрадедушка поздравлял прапрапрабабушку с новым 1914 годом. Девочка подошла к окну, подняла глаза и доверчиво произнесла:
— Мама болеет. Совсем болеет, не встать. Дяденьки, хоть чего-нибудь, а?
Она просила не канюча, улыбаясь, словно не хотела давить на жалость и стыдилась своего положения.
— А я песенку знаю, — сказала она. — Вот, песенку спою. Не прошла-а-а зима, снег ещё-е-е лежит, но уже домо-о-ой ласточка спеши-и-ит… На её пути горы и моря, ты лети, лети, ласточка моя-а-а…
Васильев знал эту песню с детского сада и ребёнком всегда плакал, когда её слышал. Он посмотрел на Кошмина. Тот не сводил с него глаз, ловил каждое движение — не было никакой надежды обмануть его и хоть украдкой выбросить в окно деньги или упаковку колбасы; дай решётка…
— Ну вот скажите мне, — ненавидя себя за робкую, заискивающую интонацию, выговорил Васильев, — вот объясните, что был бы за вред, если бы мы сейчас ей подали кусок хлеба или три рубля?
— Кому — ей? — жёстко переспросил Кошмин.
— Ну вот этой, девочке…
— Девочке? — снова переспросил Кошмин.
Что он, оглох, что ли, подумал Васильев. Может, он вообще сумасшедший, псих проклятый, придали мне урода, а я теперь из-за него не могу ребёнку дать еды.
— Вы не видите, что ли?!
— Вижу, — медленно сказал Кошмин. — Сидите смирно, или я не отвечаю.
К окну между тем подошла ещё одна старуха, маленькая, согбенная, очкастенькая, с личиком провинциальной учительницы. Дрожащей скрюченной лапкой она протянула к самому лицу Васильева маленькие вязаные тапочки, такие ещё называют пинетками, собственные его пинетки до сих пор хранились дома, покойная бабушка связала их крючком. Если бы не дедушкина пенсия да не проживание в Москве, покойная бабушка на старости лет могла бы стоять точно так же.
— Купите тапочки, — умоляюще сказала старушка. — Хорошие тапочки, чистая шерсть. Пожалуйста. Дитенку там или кому… Купите тапочки…
Вот они, сирены Можарова. Вот к кому нам нельзя теперь выходить. От собственного народа мы отгородились стальными решётками, сидим, жрём страсбургский паштет. Васильев встал, но Кошмин как-то так ткнул его стальным пальцем в подреберье, что журналист согнулся и тут же рухнул на полку.
— Предупреждал, — с
отвратительным злорадством сказал Кошмин.
— Предупреждал он, — сквозь зубы просипел Васильев. — Суки вы все, суки позорные… Что вы сделали…
— Мы? — спросил Кошмин. — Мы ничего не сделали. Это вас надо спрашивать, что вы сделали.

Парад несчастных за окном в это время продолжался: к самым решёткам приник пожилой, болезненно полноватый мужчина с добрым и растерянным лицом.
— Господа, — лепетал он срывающимся голосом, — господа, ради Бога… Я не местный, я не как они… Поймите, я здесь случайно. Я случайно здесь, я не предполагал. Третий месяц не могу выбраться, господа, умоляю. Откройте на секунду, никого не впустим. Господа. Ведь нельзя же здесь оставлять… поймите… я интеллигентный человек, я такой же человек, как вы. Ведь невыносимо…
Голос его становился всё тише, перешёл в шёпот и наконец сорвался. Мужчина рыдал, Васильев мог бы поклясться, что он плакал беспомощно и безнадёжно, как младенец, забытый в детском саду.
— Я всё понимаю, — снова начал он. — Я вас понимаю прекрасно. Но я вас умоляю, умоляю… я клянусь чем хотите… Вот! — внезапно осенило его, и из кармана мятого серого плаща он извлёк какую-то обтёрханную справку. — Тут всё написано! Командировка, господа, командировка… умоляю… умоляю…
Тут он посмотрел влево, и на лице его отобразился ужас. Кто-то страшный в водолазном костюме неумолимо подходил к нему, отцеплял от решётки вагона его судорожно сжатые пальцы и уводил, утаскивал за собой — то ли местный монстр, то ли страж порядка.
— Ааа! — пронзительным заячьим криком заверещал пожилой, всё ещё оглядываясь в надежде, что из вагона придёт помощь. — Спасите! Нет!
— Это кто? — одними губами спросил Васильев.
— Кто именно?
— Этот… в водолазном костюме…
— В каком костюме?
— Ну, тот… который увёл этого…
— Милиция, наверное, — пожал плечами Кошмин. — Почему водолазный, обычная защита… Тут без защиты не очень погуляешь…
Станция заполнялась народом. Прошло лишь пять минут, а вдоль всего перрона тащились, влачились, ползли убогие и увечные. В них не было ничего ужасного, ничего из дурного фантастического фильма — это были обычные старики, женщины и дети из советского фильма про войну, толпа, провожающая солдат и не надеющаяся дождаться их возвращения. Уйдут солдаты, придут немцы, никто не спасёт. В каждом взгляде читалась беспокойная, робкая беспомощность больного, который живёт в чужом доме на птичьих правах и боится быть в тягость. Такие люди страшатся обеспокоить чужого любой просьбой, потому что в ответ могут отнять последнее. На всех лицах читалось привычное кроткое унижение, во всех глазах светилась робкая мольба о милости, в которую никто толком не верил. Больше всего поразила Васильева одна девушка, совсем девчонка лет пятнадцати — она подошла к вагону ближе других, опираясь на два грубо сработанных костыля. Эта ни о чём не просила, только смотрела с такой болью, что Васильев отшатнулся от окна — её взгляд словно ударил его в лицо.
— Что ж мне делать-то, а! — провыла она не с вопросительной, а с повелительной, надрывной интонацией, словно после этих её слов Васильев должен был вскочить и мчаться на перрон, спасать всю эту измученную толпу. — Что ж делать-то, о Господи! Неужели ничего нельзя сделать, неужели так и будет всё! Не может же быть, чтобы никакой пощады нигде! Что ж мы всем сделали?! Нельзя же, чтобы так с живыми людьми…
Этого Васильев не мог выдержать. Он всё-таки отслужил, вдобавок занимался альпинизмом, так что успел повалить Кошмина резким хуком слева, своим фирменным, — и выбежал в коридор, но там его уже караулил проводник. Проводник оказался очень профессиональный — в РЖД, как и в Минсельхозе, не зря ели свой страсбургский паштет. Васильев ещё два дня потом не мог пошевелить правой рукой.
— Нельзя, — шёпотом сказал проводник, скрутив его и запихнув обратно в купе. — Нельзя, сказано. Это ж как на подводной лодке. Сами знать должны. Знаете, как на подводной лодке? — Странно было слышать этот увещевающий шёпот от человека, который только что заломал Васильева с профессионализмом истинного спецназовца. — На подводной лодке, когда авария, все отсеки задраиваются. Представляете, стучат люди из соседнего отсека, ваши товарищи. И вы не можете их впустить, потому что устав. В уставе морском записано, что нельзя во время аварии открывать отсеки. Там люди гибнут, а вам не открыть. Вот и здесь так, только здесь не товарищи.
— Мрази! — заорал Васильев, чумея от бессильной ненависти. — Мрази вы все! Кто вам не товарищи?! Старики и дети больные вам не товарищи?! Это что вы за страну сделали, стабилизаторы долбаные, что вы натворили, что боитесь к собственному народу выйти! Это же ваш, ваш народ, что ж вы попрятались от него за решётки! Хлеба кусок ему жалеете?! Рубль драный жалеете?! Ненавижу, ненавижу вас, ублюдков!
— Покричи, покричи, — не то угрожающе, не то одобрительно сказал проводник. — Легче будет. Чего он нервный такой? — обратился он к Кошмину.
— Журналист, — усмехнулся Кошмин.
— А… Ну, пусть посмотрит, полезно. Тут, в Можарове, журналистов-то давно не было…
— Что они там возятся с вагоном? — неодобрительно спросил Кошмин у проводника. Они разговаривали запросто, словно коллеги. — Давно отцепили бы, да мы бы дальше поехали…
— Не могут они быстро-то, — сказал проводник. — Меньше двадцати минут не возятся.
— Ослабели, — снова усмехнулся Кошмин.
В этот момент поезд дрогнул и тронулся. Несколько девочек в выцветшем тряпье побежали за вагоном — впрочем, какое побежали, скорей поползли, шатаясь и сразу выдыхаясь; Васильев отвёл взгляд.
— Ну, извиняй, журналист, — сказал проводник, переводя дух. — Сам нам будешь благодарен.
— Ага, — сказал Васильев, потирая плечо. — За всё вам благодарны, всю жизнь. Скажи спасибо, что не до смерти, что не в глаз, что не в рот… Спасибо, век не забуду. Есть такой рассказ — вы-то не читали, но я вам своими словами, для общего развития… Называется «Ушедшие из Омеласа».
Имя автора вам всё равно ничего не скажет, так что пропустим. Короче, есть процветающий город Омелас. И все в нём счастливы. И сплошная благодать с народными гуляниями…
— А в жалком подвале за вечно запертой дверью, — невозмутимо вступил Кошмин, — сидит мальчик-олигофрен, обгаженный и голодный. Он лепечет: выпустите, выпустите меня. И если его выпустить, весь город Омелас с его процветанием полетит к чертям собачьим. Правильно? Причём ребёнок даже не сознаёт своего положения, и вдобавок он недоразвитый. Даун он, можно сказать. Слезинка ребёнка. Читали. Урсула Ле Гуин. Наше ведомство начитанное.
— Какое ведомство? — спросил оторопевший Васильев.
— Минсельхоз, — сказал Кошмин и подмигнул проводнику. Тот жизнерадостно оскалился в ответ.
— Но если вы всё это читали… — упавшим голосом начал Васильев.
— Слушай, журналист, — Кошмин наклонился к нему через столик. — Ты думать можешь мало-мало или вообще уже все мозги отшибло? Ты хорошо их слышал?
— Кого — их?
— Ну голоса их, я не знаю, кого там ты слышал. Хорошо слышал?
— Ну, — кивнул Васильев, не понимая, куда клонит инструктор.
— А ведь стекло толстое. Очень толстое стекло, журналист. А ты их слышал, как будто они рядом стояли, — нет? И видел ровно то, что могло на тебя сильней всего надавить, так? Зуб даю, что-нибудь из детства.
— А вы? — пролепетал потрясённый Васильев. — Вы что видели?

— Что я видел, того тебе знать не надо! — рявкнул Кошмин. — Мало ли что я видел! Тут каждый видит своё, умеют они так! Интересно послушать потом, да только рассказывать чаще всего некому. Тут щёлку в вагоне приоткроешь — и такое…
— Ладно, — устало сказал Васильев. Он всё понял. — Кому другому вкручивайте. Ведомство ваше, Минсельхоз, Минпсихоз или как вы там называетесь, — вы хорошо мозги парите, это я в курсе. И фантастику читали, вижу. Но дураков нет вам верить, понятно? Уже и телевизор ваш никто не смотрит, про шпионов в школах и вредителей в шахтах. И про призраков в Можарове, которых я один вижу, — не надо мне тут, ладно? Не надо! Я и так ничего не напишу, да если б и написал — не пропустите.
— Вот клоун, а? — усмехнулся проводник, но тут же схватился за рацию. — Восьмой слушает!
Лицо его посерело, он обмяк и тяжело сел на полку.
— В двенадцатом открыли, — еле слышно сказал он Кошмину.
— Корреспонденты? — спросил Кошмин, вскакивая.
— Телевизионщики. Кретины.
— И что, всё? С концами?
— Ну а ты как думал? Бывает не всё?
— Вот дура! — яростно прошептал Кошмин. — Я по роже её видел, что дура. Никогда таких брать нельзя.
— Ладно, о покойнице-то, — укоризненно сказал проводник.
Васильев ещё не понимал, что покойницей называют симпатичную из «Вестей». До него всё доходило как сквозь вату.
— Нечего тут бабам делать, — повторял Кошмин. — В жизни больше не возьму. Что теперь с начпоездом в Москве сделают, это ужас…
— Ладно, пошли, — сказал проводник. — Оформить надо, убрать там…
Они вышли из купе, Васильев увязался за ними.
— Сиди! — обернулся Кошмин.
— Да ладно, пусть посмотрит. Может, поймёт чего, — заступился проводник.
— Ну иди, — пожал плечом инструктор.
Они прошли через салон-вагон перепуганного Майерсона. «Sorry, a little incident», — на безукоризненном английском бросил Кошмин. Майерсон что-то лепетал про оговорённые условия личной безопасности. Пять вагонов, которые предстояло насквозь пройти до двенадцатого, показались Васильеву бесконечно длинным экспрессом. Мельком он взглядывал в окно, за которым тянулись всё те же серые деревни; лиловая туча, так и не проливаясь, висела над ними.
В тамбуре двенадцатого вагона уже стояли три других проводника. Они расступились перед Кошминым. Васильев заглянул в коридор.
Половина окон была выбита, дверцы купе проломаны, перегородки смяты, словно в вагоне резвился, насытившись, неумолимый и страшно сильный великан. Крыша вагона слегка выгнулась вверх, словно его надували изнутри. Уцелевшие стёкла были залиты кровью, клочья одежды валялись по всему коридору, обглоданная берцовая кость виднелась в ближайшем купе. Странный запах стоял в вагоне, примешиваясь к отвратительному запаху крови, — гнилостный, застарелый: так пахнет в пустой избе, где давным-давно гниют сальные тряпки да хозяйничают мыши.
— Три минуты, — сказал один из проводников. — Три минуты всего.
— Чем же они её так… купили? — произнёс второй, помладше.
— Не узнаешь теперь, — пожал плечами первый. — Не расскажет.
— Иди к себе, — обернулся Кошмин к Васильеву. — Покури пойди, а то лица на тебе нет. Ничего, теперь только Крошино проехать, а потом всё нормалдык.

3 сентября

Все началось с того, что у меня пропал Интернет. Это было обычным делом для моего города, и я бы не обратил на это внимания, если бы на следующее утро весь мой ПТУ не говорил об этом. Сеть пропала у всех, и далеко не у всех был одинаковый провайдер.
По телевизору в тот день сказали, что случилась авария, и что доступ восстановят как только смогут, но еще тогда у меня появилось какое-то беспокойство. Люди вокруг, даже те, кто об Интернете знал лишь понаслышке, начали вести себя странно, внезапно у всех начали сдавать нервы. Участились драки в общественном транспорте и на улице. Продавцы в магазинах хамили, как никогда. Про ДТП я вообще молчу. И все три дня дул необычный для наших краев северный ветер.
На третий день солнце не встало, ну или так нам показалось. Телевизор работал в режиме чрезвычайной ситуации, по всем каналам крутили только одно сообщение - о штормовом предупреждении. Кругом стояла темнота, неба видно не было - не ясно было, то ли это были очень плотные тучи, то ли это был дым, то ли не пойми откуда все небо закрыл один огромный стальной купол. Вопреки ожиданиям паника не началась, вместо этого люди лишь помрачнели, начав молча разбирать запасы из магазинов. Некоторые все же поддались нервам и попытались уехать из города, однако чуть дальше городских фонарей начиналась кромешная тьма, и редкие фонари могли с ней совладать, освещая из последних сил лишь круглое пятно под собой. Никто не знает, что случилось с теми, кто уехал. Телефоны не работали уже два дня, телевидение молчало. Я решил начать вести этот журнал, чтобы не сойти с ума и записать происходящее хоть куда-то.

4 сентября

Встретил друга-радиолюбителя. Он сразу потащил меня к себе на чердак, обещая что-то показать. Еще попросил поделиться припасами. Я заглянул домой и взял с собой пару банок фасоли. У меня много тушенки, но ей я делиться не буду.

5 сентября

Мне все сильнее кажется, что никто за нами не придёт. Что будет, если электричество кончится? (много раз зачеркнуто) Вчера друг показывал мне свою самую большую антенну, и уверял, что эта антенна способна послать сигнал в космос. Мы просидели несколько часов, пытаясь поймать хоть какой-то сигнал. Нашли только шум и шифрованные частоты. Еще была одна станция, вещающая на китайском, все время повторяющая не очень длинную речь. Перевести ее нет никакой надежды. Я не возвращался домой в этот день - нами овладело стойкое чувство, что открывать дверь совсем нельзя. Этой ночью мне снился кошмар. В нем я видел, как открывается дверь, и в нее пролезает длинная пасть с уродливыми зубами. Проснулся я еще до того, как увидел морду этого гостя, и на всякий случай проверил замок. Замок был закрыт. На "утро" страх прошел, но другу снился похожий сон. Интересно, что это было.

6 сентября

Видел за окном странные огоньки. Сегодня электричество пропадало на час. Во дворе соседи разожгли из мусора огромный костер. Выдался хороший шанс поговорить с ними. Оказывается, домашние животные у всех пропали, а те, что в клетках, умерли. Было страшно, так как несколько раз я видел на грани света и темноты собак. Быть может, дикие животные в порядке? Я давно не слышал птиц.

8 сентября

Я не могу в это поверить! Я целый день не вёл журнал потому, что солнце вернулось. Погода ужасно пасмурная, но стало видно небо. Кругом сплошная пелена туч. Я весь день гулял, но мне всё ещё не по себе. Узнал от соседей, что из города пропали ещё и бомжи. Связи все еще нет.

9 сентября

Мы не можем покинуть город. Сегодня вернулись несколько машин, решившихся уехать когда всё началось. У водителей сильное обезвоживание. Говорят, что дорога не кончалась, а заправок нигде не было. Ближайшая деревня полностью пуста, несколько домов сгорело. Уезжать ещё дальше никто не решился.

10 сентября

Сегодня ночью в город вернулись собаки. Пришлось заколачивать двери и окна, чтобы спастись, но паре бедолаг не повезло. Это были уже не те собаки, которые пропали, это было что-то ужасное. В темноте их было почти не разглядеть, но то, что выхватывал фонарь, я могу описать только как кусок фарша с торчащими отовсюду зубами, когтями и глазами. Как они вообще двигаются? Я надеюсь, что бомжи не вернутся.

11

Я потерял дату. Больше не знаю, какой сегодня день. Электричество пропало довольно давно, воды в кранах нет. С оставшимися соседями решили собрать экспедицию, чтобы уехать так далеко, как только сможем. Оставаться тут уже никому не хочется.

12

Больше половины людей умерло. Это даже не самое ужасное. Я очень хочу забыть то, что я видел сегодня. Эти собаки совсем не знали, когда остановиться. Они жрали убитых, пока им не разорвало желудки, и даже истекая кровью, они продолжали заглатывать мясо. Кругом это мясо и зубы. Только бы из этого кошмара был выход.

13

Мы в пути уже 2 день, и все ужасно хотят спать. Мы меняли друг друга за рулем, и даже заправлялись на ходу - высунувшись с канистрой из окна. Мы пытались остановится трижды, и трижды замечали неподалеку нечто. Мне кажется, это были те самые собаки и люди, которых они сожрали, только все это теперь одно целое. Еды хватит еще на 4 дня, но вода уже на исходе. Решили наполнять мочой пустые бутылки.

14

Выхода нет. Я, наверное, последний. Мы доехали до ближайшего города, тут ещё больше этих штук. Они выглядят как огромные куски мяса, обросшие глазами и зубами, некоторые из них размером с грузовик! К счастью я нашёл длинный кусок провода и смогу сам всё закончить. Не хочу, чтобы меня сожрали заживо, как остальных. Их просто втягивало внутрь и перемалывало, как же повезло тем, кого затащили головой вперед. Интересно, так везде? Что это? Хотя ка (на этом запись просто обрывается)

>>131385980
Вот тут, например, анон. Где-то должны быть полицейские. И почему бы не сжигать тех тварей?

Ладно, этот город помер. Соседний, более крупный, тоже. А что с военными частями? C городками, где есть большие гарнизоны?

Ну ладно, а если во всем мире? Что, например, в странах где оружие есть у каждого второго?

Моя работа
"Вы когда-нибудь задумывались, что происходит под землей в больших городах? Поднимись на 20-30 метров вверх — и там будет кипеть жизнь, день будет сменять ночь, а сотни, может даже тысячи людей будут ходить по своим делам. Но там, внизу, там всегда ночь, населенная одними лишь механизмами и крысами. Или нет?" — Именно так я начал бы писать книгу, если бы эта идея не покинула меня еще давным давно, когда я устроился на эту работу «временно». 10 лет спустя надежды ее сменить уже нет, и я каждый раз думаю, что привык к ней, и каждый раз понимаю, что привыкнуть к ней нельзя.
Работаю я в НИИ, находящимся прямо за МКАДом, учреждение у нас режимное. Это значит, что секретное. С улицы (а вернее с пустыря, где оно находится) НИИ выглядит как небольшое пятиэтажное здание, сильно напоминающее школу. Постройка еще советская, и потому я не удивился бы, если бы это и правда был проект типовой школы для отвода глаз и экономии рабочей силы. Однако верхние 5 этажей — это вершина айсберга. На самом деле есть еще 2 нижних, которые гораздо больше здания сверху, и именно там стоит все оборудование и находятся лаборатории. Сверху же работают только 3 этажа, а два верхних почти не используются, и потому заставлены списанным, а иногда и не списанным хламом.
Я не думаю, что после всего, что я сейчас расскажу, будет разумно упоминать что-то о деятельности самого НИИ, так как записывая и выкладывая в сеть все это, я уже подставляю себя, так что никаких подробностей о лабораториях снизу не будет. Однако я работаю еще ниже. Дело в том, что ниже двух подземных этажей есть подвал с коммуникациями, которые тянутся далеко в Москву и даже соединяются с метро. И моя работа — следить за ними. Когда я откликнулся на предложение о работе, я даже удивился. Требовался человек с высшим образованием на роль электрика, сантехника и сторожа в одном лице, а платили весьма солидную сумму и даже готовы были взять человека без опыта. Конечно, я согласился, я прямо видел жизнь полную халявы ближайшие N лет, но, впервые спустившись в подвалы, я понял, где был подвох. Проложенные еще в советское время коммуникации не имели никаких источников освещения, а в день обхода, случавшийся раз в месяц, предстояло пройти до места соединения с метро и вернуться назад. Идти приходилось без малого весь день, а напарник мне был не положен. Также категорически запрещалось распечатывать выходы в метро и прочие городские коммуникации, а это, фактически, значило, что выйти и войти я должен в одном и том же месте. Снаряжение мне было положено самое простое — одна каска с фонарем, один ручной фонарь, небольшой рюкзак для инструментов, рация и шокер. Последний был предназначен на случай, если в тоннеле мне будет угрожать опасность, и инструкция велела при обнаружении любых посторонних лиц в тоннелях немедленно выключить фонарь на каске, сообщить о нарушителях по рации и пойти назад. Другими словами, если в тоннели как-то попадут диггеры, бомжи, шпана и т.д. — это не моя работа — их оттуда выкуривать, что уже радовало. Мне же инструкция велела осматривать коммуникации в виде огромных проводов, непонятно для чего нужных, и о любой поломке сообщать по рации, после чего приступать к ремонту или же вызвать бригаду. Однако вызов бригады, как я позднее выяснил, СИЛЬНО не одобрялся начальством. С трубами было все то же самое, однако в этом случае вызов бригады был необходимостью. Также в инструкции были странные вещи, которые сразу привлекли мое внимание, однако на любые вопросы о них мне грозили выговором, ибо сам НИИ, как и все, что в нем находится, является, напомню, секретным объектом. Одна из странных инструкций велела никогда не закрывать ворота в слепые ходы ближе к метро, еще одна гласила, что в случае появления, цитирую - «Сильных, перекрывающих сигнал помех в устройствах радиосвязи» - надо было прекратить обход и вернуться назад, а если при этом было пройдено больше половины пути — оставаться на месте и ждать помощи. Подобного было много, но эти две инструкции показались мне странными с самого начала. Дальше я опишу несколько своих походов, которые заставили меня неоднократно пытаться сменить работу, сомневаясь при этом в своем психическом здоровье.

Поход 1

Первый раз я запомнил особенно хорошо. Меня коротко ознакомили с местом работы. Лестницы спускалась в небольшую, сильно обшарпанную и пыльную комнату. В этой комнате одиноко стоял стул, а слева была заделанная кирпичом лифтовая шахта. Это было странно, так как лифта не было. В правом конце комнаты был небольшой, узкий коридорчик, выводивший на огромный канал, по которому были проложены трубы. Трубы были огромных размеров, и проложены они были ниже входа в канал, а поверх труб шла металлическая дорожка (переходной мостик, как те, что находятся под крышей в торговых центрах). Трубы шли по каналу еще метров на 50, после чего упирались в бункер с тяжелой железной дверью, над которой всегда горел строительный фонарь. Он был единственным источником света в канале. Слева от бункера была еще одна тяжелая железная дверь, за которой находилось мое рабочее место. Выглядело оно как обычная каморка охранника — мониторы, на которые выводились данные с датчиков давления и напряжения в тоннеле, а так же парочка камер, стоявших на ключевых местах, кровать, парочка средних железных ящиков и один большой. За исключением огромной железной двери, затхлого запаха и отсутствия окон — это было достаточно уютное место. Прямо напротив каморки, или по правую сторону от бункера, находился вход в тоннели — двери на нем не было, и в него уходила та самая металлическая дорожка, отделяющаяся от основной. Еще, прямо напротив входа в этот канал, была огромных размеров дверь, всё в те же тоннели, но она не открывалась. Её размеры были вполне велики, чтобы протащить через нее танк, и зачем такой огромный ход нужен был, я так и не понял. Еще я познакомился с оператором, который сидел на КПП и который дежурил на линии связи с моей рацией. Это был не очень старый, но уже поседевший мужчина с забавными седыми усами. Мы перебросились парой слов, и во время разговора он как-то печально на меня смотрел. Это меня насторожило. Следующие 2 дня я провел в каморке, следя сквозь пальцы за показаниями приборов, но на третий день один из экранов начал сходить с ума. Так и начался мой первый поход.
Экран показывал, что на одной из линий появилась необычно высокая нагрузка, и я тут же включил рацию:
-КПП, как слышно, прием?
-Слышно хорошо, прием.
-У меня тут на линии ХХХХ нагрузка в 120 ампер, прием.
-Нагрузка короткого замыкания на линии ХХХХ 350 ампер, прием.
-Не понял вас, все в порядке, прием?
— Слушай, Сережа, — вдруг нарушил формальный стиль общения Вадим Ильич, дежурный КПП, с которым мы виделись ранее. — Тебе сейчас надо будет туда пойти и проверить, что стряслось. Вот только тебе мой совет: подожди, пока нагрузка пропадет, тогда и иди, прием.
— Вас понял, КПП, — закончил я разговор.
Нагрузка пропала через час, и я впервые был готов пройтись вглубь тоннеля. Надо сказать, что я был в приподнятом настроении, по двум причинам - мне стало очень скучно сидеть третий день без дела, и я наконец-то готов был попасть на свою основную работу. Я одел за спину рюкзак и водрузил на себя каску, щелкнув выключателям фонаря. Выходя из каморки и закрывая за собой дверь, я доложил об этом на КПП. Дежурный подтвердил мой уход, и я подошел к тоннелю. Именно подошел — фонарь просветил в темноту, но видно стало только стены — впереди была плотная чернота. Впервые я стоял там один, без людей, вне каморки. Где-то далеко что-то жужжало, но в ушах все равно пищало от тишины. Было достаточно тихо, чтобы я слышал свое дыхание и чернота тоннеля казалась мне уже не такой интересной. Что-то во мне на секунду громко завизжало и начало заполнять мозг мыслями о том, что неплохо было бы сейчас послать все нахуй и отказаться от работы. Одновременно с этим поворачиваться спиной к тоннелю мне хотелось еще меньше, чем идти в него. В конце концов я справился с собой и решил продолжить путь. Через пару сотен метров железный мостик кончился, и я уже шел по пыли, дыша ужасно воняющим сыростью и пылью воздухом. Пришлось прикрыть лицо рукавом, чтобы не кашлять каждые пару метров, но спустя пару минут организм привык к издевательствам и перестал так остро реагировать. Короче, дошел я до места сбоя — а там совсем все плохо. Несколько проводов пожеваны, и, вроде как, правда следы от зубов, как человеческих, но гораздо больше. Причем в хлам сгрызена только изоляция, а жилы не тронуты. Сообщил обо всем по рации, попросил обесточить линию, на что услышал ответ, что надо ждать. Я снял рюкзак, сел на него и закурил. Отрубили минут через 10, я замотал проводку в пару слоев и, пока это делал, заметил у стены комок странной слизи, больше похожей на какой-то странный гриб. Закончив заматывать проводку, я немного потрогал его ногой и вдруг метрах в трёхстах от себя услышал грузный хлопок, будто на землю упал старый мешок. Что-то подсказало мне, что надо бежать, и быстро, что я и сделал, бросив рюкзак со всем добром там. Выдохся я еще в тоннеле, еле дошел до каморки, где и понял, что рюкзак потерян. Доложил на КПП. На следующий день начальство сильно журило, грозились выговором, но после объяснительной отстали очень быстро. А когда я вспомнил о том, что мне Ильич про нагрузку сказал — начало всего трясти, что бы я там увидел, если сразу пошел?

Вечер в каморке

Следующие 3 похода были простые, ничего особого в них не случалось. Я уже даже начал забывать первый поход, а уже трижды полученная зарплата в этом нехило помогала. И вот опять, как и в большинство рабочих часов, я сидел в каморке, поглядывал на мониторы и проходил древние стрелялки. Выход в интернет из здания НИИ запрещен, мобильные тоже под запретом, а потому, чтобы не было скучно сидеть, накачал нетленки под стать местному компу. Тут еще надо сказать, что по инструкции, опять же, дверь в каморку следует закрывать всегда — не важно, внутри я или снаружи. И Ильич не раз намекал, что следовать инструкции очень даже стоит.
И вот сижу я, добиваю последних вражеских монстров и вдруг замечаю, что что-то не совсем вяжется. Поставил игру на паузу — и правда, один из звуков остался. Стал прислушиваться — звук шел будто из-за стены, такое негромкое постукивание. Источник при этом в стене постоянно перемещался, будто ползал внутри. Не знаю, что за бес меня тогда попутал, но я взял и постучал в стенку в ответ, и вот тут начался пиздец. Стук внезапно начал нарастать, и одновременно двигаться по стенке в сторону двери — по одному удару за раз. Последние несколько ударов были такой силы, что с потолка посыпалась крошка, и лампочки в потолке замигали. Я же, очень сильно испугавшись всего этого, схватил со стола шокер и забился в угол, но после последнего удара все резко стихло. Пару секунд я еще сидел в обнимку с шокером и с диким сердцебиением, потихоньку приходя в себя, но только я решился встать, как услышал шаги. Вернее, не столько услышал, сколько почувствовал — пол слабо вибрировал, будто что-то тяжелое шло по трубам, и, судя по звукам, остановилось оно примерно рядом с дверью. Надо было срочно сообщить на КПП, но я боялся даже пошевелиться, не то что говорить. И вдруг в дверь начали скрестись. Скреблись где-то очень низко, но звук был такой, будто целая куча когтей скреблась одновременно, потом звук на секунду прекратился, и в дверь что-то очень сильно врезалось. Удар был настолько мощный, что одна из лампочек в каморке погасла, а с потолка отвалился целый кусок штукатурки. Тут уже паника взяла свое, я схватил рацию и начал нести в нее совсем уж несвязную хрень, умоляя понять, что происходит. Тем временем дверь шарахнуло еще пару раз, и после этого наступила тишина. Еще минут через 10 дверь открыли с другой стороны, и ко мне зашел весьма охуевший наряд полиции и строгий, хмурый Ильич, который из всех единственный сохранял спокойствие.
При осмотре двери у ее нижней части нашли целую горку дохлых крыс, которые, судя по в кровь стертым лапам и паре застрявших в камне рядом с дверью когтей, очень сильно хотели попасть на другую сторону двери, а еще на двери была небольшая вмятина, но так как дверь была из цельного железа и толщиной примерно как дверь сейфа — то, что оставило эту вмятину должно было быть просто огромным. Больше ничего не нашли, а я после этого случая решил параллельно с этой работой искать новую — очень уж не хотелось идти назад в тоннели после такого случая. Ильич молчал, как покойник, и сколько я ни пытался из него что-то выудить — ничего не говорил, кроме того, что на камерах ничего не было, а значит, скорее всего, был обвал. Какой к черту обвал в искусственном канале, да еще и вертикально бьющий в дверь, и без обломков — я понятия не имею, но во всех документах так и написали. После этого я решил изучить записи со всех камер, но, как на зло, — на камерах не было ровным счетом ничего. Стоит ли говорить, что работы лучше я все еще не нашел.

Поход 4
Четвертый поход был по расписанию, и я пошел в тоннель, на этот раз крепче держась за шокер. Еще во второй свой поход я купил себе строительный респиратор, чтобы было проще дышать во всей это пыли, и потому спокойно шел вперед, не останавливаясь каждую сотню метров чтобы отдышаться и откашляться. Я подошел очень близко к соединению с метро, когда а мой взгляд привлек один из слепых ходов. Из него дул легкий ветерок, пробирающий, однако, до костей. Это явно было не нормально, и я сообщил об этом на КПП. Лучше бы я этого не делал, потому как оттуда тут же распорядились мне пойти и проверить на предмет открытых выходов. Пришлось идти, и я пошел. Чем дальше я шел, тем сильнее был ветер, и тем холоднее становилось. Когда у меня уже откровенно начали дрожать руки, я стал слышать в завываниях ветра что-то вроде шепота, и чем дальше я шел, тем меньше я слышал ветер, и громче становился шепот. Голосов было много, и они все что-то шептали очень навязчиво, но мне было настолько холодно, что я об этом не очень много думал. Ближе к концу проход поворачивал за угол, и я заметил, что около этого поворота весь проход изрисован странными палочками. Я мог бы соврать, что это были странные руны или символы, но я явно видел просто кучу палочек, нарисованных чем попало — мелом, грязью, чем-то тёмно-коричневым или просто нацарапанных на стенах и изоляции проводов. Когда я уже совсем подошел к повороту — мой фонарь на каске резко погас, и одновременно с этим я почувствовал на себе взгляд. К этому моменту я уже насквозь продрог и полез негнущимися пальцами за фонарем на пояс, и, включив его, направил прямо перед собой. В свете фонаря я увидел нечто. Я не знаю, как это описать — маленькие, черные отверстия вместо глаз, похожие скорее на ноздри, круглая голова без рта, без каких-либо черт, только складки кожи. Оно смотрело на меня, не отрывая взгляда, и я чувствовал огромную слабость во всем теле, становилось все холоднее, и хотелось просто лечь и уснуть. Мозг уже нарисовал картинку, как я ложусь на пол тоннеля, поджав ноги и пытаясь согреться, проваливаюсь в сон, и это существо подходит ко мне спящему и начинает меня пожирать. От этой мысли веяло одновременно и ужасом, и почти что домашним уютом. Возможно, всё бы так и кончилось, но меня спасло то, что рация внезапно кликнула, и послышался голос Ильича: «Пост, куда пропали? Вы нашли источник ветра?, прием». Фонарь заморгал, и на момент существо оказалось прямо перед моим лицом, а потом пропало. Оба фонаря зажглись как ни в чем не бывало, и ветер внезапно пропал. Я потушил ручной фонарь, заткнул его за пояс и, все еще пялясь в пустоту, достал рацию. Мой голос звучал так, будто он принадлежал совсем другому человеку: «КПП, ветер прекратился. Источник я не нашел, прием». После этого я оперся на стену тоннеля и закурил, чтобы согреться. Меня трясло, а в голове снова и снова прокручивалась сцена, где я засыпаю. Докурив сигарету, я решил дойти до поворота, чтобы удостовериться, что опасность миновала и я могу спокойно повернуть назад. Фонарь выхватил тупик, уже полностью измалёванный черточками, а в середине был круг, нарисованный мелом, в котором лежал в позе эмбриона высушенный человеческий труп, от которого даже не пахло мертвечиной. Меня вновь затрясло, но теперь еще и сильно затошнило — вот что могло бы случится со мной, если бы не рация! Я чуть не умер! На этот раз это был не стук в дверь, не странные звуки, нет! Это была реальная опасность для жизни. Я не мог остановится. Меня тошнило и трясло. Совсем без сил, я отошел от угла, чтобы не видеть это тело, и вновь достал рацию. «КПП, тут труп. Вызывайте полицию, прием». «Вызовем. Серёжа, ты, главное, возвращайся побыстрее. Прием». Второй раз Ильич назвал меня по имени. Назад я возвращался как во сне, всюду в тенях мерещилась та тварь, и я упорно пытался не оглядываться. Дошёл до каморки, резко закрыл дверь и без сил упал на кровать. Мне снилось, как я иду по тоннелю и слышу за спиной чавканье, но очень боюсь обернутся. Или я правда слышал чавканье, когда шел назад? Эту часть я очень плохо помню. В любом случае, разбудил меня Ильич. Полиции не было, зато были военные, постоянно бросающие на меня косые взгляды. Их было необычно много. Ильич сел рядом со мной на кровать, от него сильно пахло перегаром.
-Это ведь Юра был. До тебя тут работал. Я как от тебя про труп услышал — сразу понял, Юра нашелся, — промямлил Ильич, смотря в пол. Мне хотелось его обматерить. И его, и наше общее начальство.
-Вадим Ильич, я увольняюсь.
-Нет, Сережка, не увольняешься, — Ильич посмотрел на меня грустными глазами. — Не увольняются отсюда. Не найдешь ты другой работы теперь, хоть расшибись.
Я даже не стал сомневаться в его словах. Просто встал и ушел домой, спать. На следующий день меня вызвали к начальству и выписали солидную премию, а еще дали неделю отгулов, чтобы оправиться от шока. Стоит ли говорить, что всю неделю я пропивал эту премию в клубе. Но на работу я вернулся совсем не отдохнувшим — теперь почти каждую ночь мне снился сон про то, как я засыпаю в том тоннеле.

Поход 7

В тот день я еще с утра почувствовал, что день будет плохим. Идти на работу совсем не хотелось, хотя день обхода еще не настал. Мои опасения подтвердились, уже когда я пришёл; на мониторе высвечивалось сильное падение давления в трубах, находящихся на конце тоннеля рядом с метро. Я связался с КПП, и мне сказали идти туда. Я, как обычно, собрался и окунулся в темноту тоннелей снова.
Где-то на полпути до конца тоннеля я стал слышать шорохи где-то над собой, и это заставило меня ускорить шаг, но шорохи не отставали. Шуршало так, будто кто-то пропихивал длинным шестом бумагу по трубам, идущим по краям тоннеля. Выбежавшая передо мной крыса заставила меня подскочить на месте, и мой дернувшийся фонарь выхватил из темноты тоннеля странную тень. Я положил руку на шокер, и в голове вновь закрутилась последняя встреча в слепом проходе. Я продолжил путь и вдруг понял, что прямо надо мной в тоннеле что-то копошится. Стараясь не смотреть наверх, я пытался убедить себя, что это просто крысы, и продолжал идти вперед. К счастью, шорохи стали быстро стихать, и я немного успокоился. Дойдя до нужной трубы, я принялся ее осматривать, периодически нервно оглядываясь в темную пустоту тоннеля. Труба уже была услужливо перекрыта, но очень многое в ней показалось мне странным. Во-первых, учитывая размер трубы, там, где я сейчас стою, должна была быть огромная лужа, но ее не было. Вместо нее была лишь маленькая лужица, которая, скорее всего, накапала уже после того, как воду перекрыли. Во-вторых, достаточно большая секция трубы была покрыта маленькими треугольными отверстиями, по краям которых металл был будто перекушен. Поняв, что сам я с этим явно не справлюсь, я сообщил о размере необходимой трубы и попросил выслать бригаду. Ильич ответил, что бригаду мне надо будет дожидаться на месте. В очередной раз прокляв про себя эту работу, я попросил его не медлить с бригадой и устроил себе небольшой «привал» - открыл консервы, достал бутылку воды и решил немного перекусить. Фонарь специально поставил так, чтобы тот светил в тоннель. Я ждал где-то два часа, но бригада так и не появилась. К этому моменту я уже успел себя почувствовать более-менее в безопасности и еще раз связался с КПП, спросив, где же бригада, а ответил мне немного взволнованный Ильич, сказавший, что с бригадой час уже, как нет связи, и чтобы я возвращался. Я вспомнил копошение в тоннеле, увиденное мною ранее, и у меня неприятно засосало под ложечкой. Собрав остатки своего «привала», я пошел назад довольно быстрым шагом. Никаких шорохов или других странностей на обратном пути я не встретил, но от этого совсем не было легче. И вот, на полпути, примерно в том же месте, где я слышал шорохи, я нашел бригаду. Зрелище было не для слабонервных — на непонятно откуда взявшихся отрезках труб, понатыканных в землю в случайном порядке, были нанизаны куски мяса, буквально разжёванные до неузнаваемости, между ними тянулись ошметки кожи и кишок. При этом нигде не было ни капли крови, а я стоял как вкопанный, смотря на все это. Вонь стояла жуткая, и меня опять потянуло блевать прямо там, после чего я рванул оттуда что было силы, и добило меня то, что нанизанный на одну из труб кусок легкого дернулся, когда я пробегал мимо! На этот раз страх настолько затмил мой разум, что я бежал без оглядки и почти не заметил, как уже совсем рядом с выходом из тоннеля фонарь выхватил из темноты высокую темную фигуру с очень неприятными пропорциями. Я не успел сообразить, что происходит, и пробежал прямо насквозь нее. Лицо и всю открытую часть кожи будто обдало кипятком, я невольно закричал, и бросился бежать еще быстрее, чувствуя, как на руках набухают волдыри. Прямо у входа в тоннель я только и успел, что нажать на кнопку на рации, и что-то невнятное в нее крикнуть, после чего потерял сознание. Очнулся я уже в больнице, и выяснилось, что я спал 12 часов, но мне казалось, что еще секунду назад я выбежал из тоннеля. Сейчас я лежу в ожоговом отделении, врачи говорят, что глаза чудом уцелели.


Приходил Ильич, принес письмо от начальства. В нем был очередной приказ о премии, а также указания ни в коем случае не делиться с медперсоналом больницы обстоятельствами того, как были получены травмы. Ильич пробыл со мной немного и сказал, что я первый, кто так долго продержался в живых на этой работе, и что, наверное, за мной свыше приглядывают.
Но лично мне кажется, что приглядывают за мной совсем из другого места.

>>131387203
К слову о ярости. К этой пасте, у меня почему-то просто сразу план -- что бы я делал на месте местного директори НИИ?

Нет, серьезно. Вот подумай, анон. Ты работаешь, скажем, на верхних этажах. тебя сюда прислали недавно. Ты пытаешься разобраться, думая, что это что-то из лабораторий сбежалодаже если сейчас по профилю ничего нет, может быть раньше было. Выясняешь, что никто не знет, но просто на верхах принято делать вид, что все знают, что бы никто не переволновался.

И ты принимаешь решение изловить НЕХ или группу ушлепков. Заделываешь щели, ставишь камеры, продумываешь, что вдруг это реально магия и одтельные камеры просто ломаются, то какая дальность поломки.. и всякое такое.

Стук в дверь реальная крипи история
Категория: Крипи | Автор: admin | Просмотров: 2779
Дата: 4-07-2013, 22:12
У нас с женой была плохая глупая привычка – не закрывать за собой дверь на ключ, возвращаясь домой. Утром уходишь на работу и обнаруживаешь, что проспал всю ночь с незапертой дверью. Начинаются разборки, кто заходил последний и кто в большей степени «тяпа-растяпа». Один раз входная дверь распахнулась ночью от сильного сквозняка и начала хлопать. Мы изрядно перепугались в тот раз, но привычка все равно никуда не делась.

Но потом случилось нечто, что навсегда приучило нас закрывать дверь на все замки. И, черт возьми, я всерьез обдумываю идею настоящего дверного засова...

Мой дом - моя крепость и зачем нужны стены, если ворота распахнуты?

В тот раз мне долго не спалось. Внезапно я решил проверить входную дверь, вставать было лень, но желание было навязчивым и неотступным. Я побрел в коридор, попробовал дверь и …точно, опять не закрыли! Я повернул один ключ на 4 оборота и зачем-то второй, нижний, которым мы вообще никогда не пользовались. Я сделал буквально два шага в сторону комнаты, когда услышал необычные странные звуки за дверью. Было ощущение, что кто-то водит ладонями по двери с той стороны, ощупывает ее, как будто слепой натолкнулся на препятствие и пытается понять, что это.

Хоть и вздрогнув от неожиданности, я развернулся с намерением как минимум посмотреть в глазок. Я подошел к двери вплотную и заметил, что ручка стала поворачиваться вверх-вниз, как будто пробовали открыть дверь. Затем раздался странный неритмичный стук. Мне стало внезапно холодно, заныло сердце, не страх и не ужас, а какая-то черная тоска, мутная непонятная тревога полезли в душу. В глазок я смотреть расхотел. Тихо стал отходить в комнату, жена проснулась и уже что-то собиралась сказать. Я знаком попросил ее молчать, она сразу поняла, что что-то не так. Глаза ее округлились.

Надо сказать, что есть у меня один девайс, которым я почти никогда не пользовался. А именно, видеокамера, смотрящая на площадку и подключенная к компу. Ее притащил в подарок мой братец, работавший в то время в конторе, занимающейся установкой систем видеонаблюдения.
Посмотрели, поигрались пару раз и про камеру забыли. Сейчас я про нее вспомнил. Не знаю, какая черта человеческого характера заставляет нас смотреть в глаза Вия? Вот и я подсел к компьютеру и запустил изображение площадки.

Что это было? Не знаю, но я это видел и жена видела. Нечто, замотанное в какие-то темные лохмотья, неестественно изгибаясь и вихляя, бродило по площадке, скребясь в двери, дергая ручки, припадая и прислушиваясь к звукам в квартирах, заглядывая в глазки. Голова этого нечто также была замотана в тряпье, из тряпок торчали темные руки, длинные, узкие, с неестественно длинными, в два-два с половиной раза длиннее обычных, пальцами. Еще несколько раз это нечто подходило к моей двери и надолго припадало к ней. Казалось, сердце останавливалось, у жены текли слезы, она закусила край простыни, чтобы не издать ни звука. Я, путаясь и сбиваясь, читал про себя «Отче наш»…
Потом ЭТО уползло вниз. На улице забрезжил ранний июньский рассвет. Если бы мы жили в деревне, это наверное и были бы первые петухи. Еще через час мы пришли в себя.

Я жалею, что жена это видела, она все еще приходит в себя, я вижу, как ей все еще очень страшно. Вчера она попросила меня сменить квартиру. Что же - можно, все равно съемная. Да и мне здесь как-то уже не так.

А я вот думаю, что бы было, если бы я не закрыл дверь? Нас бы нашли с распоротыми внутренностями и кровь по стенкам, или как показывают в ужастиках, забившихся в угол с перекошенными от смертного ужаса лицами и остановившимся сердцем? Или это зло заползает в душу и человек с остекленевшими глазами идет на кухню за кухонным ножом…или делает шаг в окно? Не знаю, не хочу знать.

Из деревни
Не очень давно мне довелось пожить несколько недель в глухой деревне. Называется Медвежьи Горы, что находится на изломе Урала. В самой деревне всего около двух десятков ветхих домов, сколько жителей всего - понятия не имею. Но все кого я встречал были довольно прожитыми стариканами. Так вот, в одной из старых избушек жила моя несколько раз пра-бабушка. Ей 80 с лишним лет, и полная повернутость на православной вере. Ее дом - обычная деревянная складная изба, даже не окрашенная, огород давно не паханый, растет яблоня, лук и три куста огурцев. В доме на каждом углу стояли иконы всех размеров и форм. Куда ни глянь - везде эти безжизненные,бледные лица, смотрящие на меня со скорбью и безысходностью.
Слышал от нее множество чудесных историй, как реальных, так и тех, которые родились на почве религиозной помешаности. Кто там из родни залетел в ад, кто попал в рай, и т.п.

Пару слов о деревне. Место это в низине, с одной стороны горы, и со всех сторон непроходимый хвойный лес, есть небольшое заросший пруд на противоположной от гор стороне, примерно в нескольких километрах от деревни. По утрам в деревне стоит туман и полумрак. Кто живет на Урале, знает, что такое разница между утром и вечером.

Так как я был в деревне единственным достаточно молодым парнем, свободное время(правильнее сказать - все время) я проводил в прогулках в окрестностях деревни и чтением. Книг у бабушки почти не было, не считая религиозной литературы. Радовал меня только журнал "Наука и жизнь", на который подписывался еще мой отец, и книга о легендах и мифа Древней Греции. В доме было очень темно, электричества вообще нигде не было, так что я мог читать только днем и только на улице. Но тут меня ожидала огромное количество стай комаров. Поначалу меня они просто убивали, а потом как-то свыкся и почти перестал замечать их. Да и в общем свыкся с тотальным одиночеством. Нет, это настоящее одиночество, а не то, о котором обычно говорят, обсуждая свои переживания юноши и девушки. А все люди - повернутая на православии бабка, и старики, которое ползет в свои дома, едва удивив меня из-за угла. Люди там совсем не вежливые, и даже просто на мои попытки поздороваться корчили такую мерзкую старческую рожу и отворачивались. В итоге, взяв с собой журнал "Наука и жизнь" я отправлялся гулять по лесу, забирался на гору, просто спокойно посидеть и почитать. Иногда разговаривал сам с собой, чтобы не сойти с ума от окружения.

Но как-то со временем, я стал замечать странные вещи. Стал плохо спать. Нет, мне не снились кошмары, просто просыпался посреди ночи в поту, долго не мог заснуть, постоянно какое-то неясный страх. Причем это было только ночью, днем все как рукой снимало. Сказал об этом бабке, она в общем-то, ожидаемо сказала, что это потому что ты, мол, крестик не носишь, бесы бла-бла-бла, надо исповедаться и так далее по списку. Дала крестик мне, говорит, освященный, и книжечку с молитвами, до сих пор помню запах страниц той книги. Вроде это немного успокоило меня ну, психологический фактор всегда имеет место быть - при отсутствии помощи любая помощь сойдет. Пытался читать молитвенник этот, язык чуть не сломался, да и вообще, чувствовал себя от этого странно. Да еще долго перед сном его читать не мог, и так плохое зрение, не хотел гробить дальше под свечкой. Ну вроде стало лучше, на пару дней вроде отпустило, а потом началось по новой. Снова я просыпаюсь посреди ночи, тяжело дышу, сна нет, с кровати не спрыгиваю, просто глаза открываю. И виду над собой на потолке что-то сидит в углу. Кошмар снится, голос пропал и могу только хрипеть, хочу закричать, но не могу. Наконец-то крик вырывается, я никогда так сильно не кричал, аж срывался голос. Подумал всё, конец. Проходит немного времени, чуть отпустило. Пытаюсь рукой ЭТО прогнать, оно не придает признаков жизни. Начинаю понимать какой я дурак. Одел свои очки, вприсмотрелся, а это копоть просто. Слов нет, ну и обосрался я в ту ночь. Пошел налил себе воды, постоял немного, ухмыляюсь над самом собой. Умыл лицо, полегчало немного. Возвращаюсь в постель, по пути вижу открытой дверь в спальню бабушки. Прошел по дому, ее нигде нет. Вышел во двор. Подумал, ну может вышла в туалет. И тут, собственно, вижу ее в огороде. Она ходит туда сюда, просто ходит, как будто ищет что-то, руками траву убирает. Пол минуты я стою наблюдая с полнейшим непониманием происходящего. Хочу окликнуть бабку, но быстро отказываюсь от этой идеи. Не пришлось этого делать - она сама меня заметила. С несвойственной для нее да и вообще для пожилых людей скоростью и ловкостью она идет на меня, а я стою столбом. Она подходит ближе, говорит, мол, внучек, так надо, иди спать. Я спрашиваю, бабуль, что ты тут делашь. А она мне не отвечает, говорит спать иди, и в дом меня заталкивает. Захожу, сажусь на кровать, ничего не понимаю, начинают офигивать от происходящего. Отказываюсь от идеи заснуть, одеваюсь и забираюсь под одеяло на случай если бабка зайдет, отворачиваюсь, и притворяюсь что сплю. Через несколько минут, а может полчаса, скрипнула дверь. Бабка обычной своей старческой шаркающей походкой идет к себе, на пару секунд остановившись напротив комнаты где я спал. Выжидаю какое-то время пока она уснет. Собираю свои немногочисленные шкмотки, не забыв снять хренов крестик, обуваюсь и выхожу на улицу. Удивительно, тумана нет, в общем, реализую план сваливания к чертям подальше. Хоть и темно, все равно нахожу путь до проселочной дороги, по ней иду несколько часов. Дохожу до шоссе, автостопом добираюсь до ближайшего города, там автобусом до Ёбурга, потом поездом до дома.

Самое интересное начинается дальше. Я возвращаюсь домой, ключи от квартиры есть. Стоит мать на пороге, сказать что охренела от моего появления - значит промолчать. Короче плакать начинает, ничего не понятно, я нифига не понимаю. Чуть позже успокаивается. Рассказывает мне такую свою версию событий. Говорит, что я пропал, просто ночью встал, собрал вещи и ушел. Всех обзванивала, Полицию, морги, больницы, всех на ноги подняла. Но такого не было! Говорю ей, мам, я бабку же твою навещал. Ты же сама меня уговаривала к ней съездить, вот я у нее и жил. Мать делает круглые глаза, говорит, сынок, ты с ума сошел? Это бред полный ты чего, у меня нет никакой бабки. Теперь я еще больше фигею, у меня слов нет чтобы выразить свои чувства. Рассказал ей все, про деревню, про поездку. Она сначала думала что я вру, ну, в дурную компанию ввязался, потом поняла, что правду говорю. В общем полный пипец, и родственники ни про какую пра-пра-бабку не слышали совершенно, тем более на Урале. Такой в общем песец. Не знаю, кому еще это можно рассказать. Мать предлагает мне в психушку лечь подлечиться, пока я ее куда-нибудь не "вышел" месяца эдак на четыре, сам я категорически против, так как считаю, что нахожусь в здоровом уме, а в больнице говна наколят что совсем ума лишусь, если не превращусь в растение. Хрен знает, как быть. Просто забыть про тот случай, или попытаться разобраться? Не знаю что делать. Как вспоминаю и думаю об этом, снова начинаю понапрасну тревожится. Да и хочу вернуться, разобраться, не люблю дела оставлять незаконченными.

>>131391598
А прикинь что эти ЗИМИЩЕ? Рандомную нёх давно бы выпилили. Эту не выпилили потому, что кому-то наверху это не надо. И вот, тот же Ильич может, но скорее всего кто-то из начальства как раз и есть зимище. Кормится там и следы за собой заметает.

>>131401219
Зимище?

Ну, про кормящееся начальство странно. Зачем тогда там выпускать электрика, кроме как на "трапезу" или ее попытку неясно.
если я тебя правильно понял, а то я не слышал раньше слова ЗИМИЩЕ

бамп

>>131402079
Ну вот как раз на трапезу людей туда и набирают. Ни от одной жертвы не осталось ни капли крови, так? Вот куда она делась? Зимище кормится, и себя же прикрывает, инфа соточка. На самом деле это искажение от Тзи-ми-ци-и (Tzimisce) какого-то упоротого переводчика.

>>131385919
охеренная паста

>>131403677
Как-то непонятная же.

>>131403817
а по мне так довольно понятная, нёх давит на чувства и всеми силами заставляет открыть ей окно

>>131404863
Меня больше страшило, что это реалность напоминает. Ну, живет, скажем, поселение тем, что грабит всех проезжих.. Так и живут.

Тут конечно обставлено в стиле крипи, но тем не менее. Вроде бы в 90-е, уж по СНГ таких мест.. было некоторое количество.

Самое ужасное, что очень непонятно как от них избавляться. Разве что не давать разрастись.